ЖЕРТВЫ КРАСОТЫ

"...что есть красота? И почему ее обожествляют люди?"
Н.Заболоцкий

"Ты жертва вредной красоты..."
А.Пушкин

Дмитрий Квон,
доктор физико-математических наук

О мистике чисел

"...и столетья окружают меня огнем"
О.Мандельштам

Есть мистика чисел. И никакое здравомыслие не способно победить ее. Человек во все времена будет завораживаться ею и пренебрегать ради нее благоразумием и чувством меры. Какая, казалось бы, разница между 1977, 1997, 2000 или закончившимся 2001 годом? Скорее, они похожи друг на друга, принадлежа к наиболее спокойному периоду в истории последних столетий, когда человечество, в меньшей или большей степени усвоив кровавые уроки двух последних мировых войн, находит компромиссы, позволяющие вот уже более полувека избежать мирового катаклизма. Но приходит 2000 год, и мир с истовостью, достойной лучшего применения, впадает в эйфорию, эстетической квинтэссенцией которой стало светящееся табло на Эйфелевой башне. Это сила мистики чисел. Далеко не безобидная. Скажем, компьютерному сообществу удалось, благодаря ей, обмануть правительства даже самых развитых стран, а с ними и простых налогоплательщиков на миллиарды долларов, раздув проблему 2000 года до мистических высот. Немалую роль она сыграла и в действиях тех, кто решил "отпраздновать" начало XXI столетия чудовищным терактом в Нью-Йорке. Все же в этой мистике чисел есть одна сторона, если и не отличающаяся особым смыслом, то, по меньшей мере, безобидная. Это страсть к подведению итогов. Занятие, говоря по правде, странное по нынешним временам. Какие можно подводить итоги в современном мире, полном постмодернистской неоднозначности и сиюминутности? Но мистика чисел даже здесь берет свое. А тут не просто круглые даты. Здесь 2000 и 2001. Здесь смена веков и тысячелетий. Пора подводить итоги.

Немного Гегеля и конца света

"Мир спасет красота"
Ф.Достоевский

Идиотизм — имманентное свойство человека, а абсурд действительности — не что иное, как вторая сторона ее медали. Поэтому мир в такой же степени пронизан безумием, как и разумом. Более того, между ними нельзя провести какую-либо границу, потому что, глядя в лицо разума, вы видите следы безумия и наоборот. В принципе, эти истины очевидны для многих после рождения квантовой механики, после открытий Д.Хармса и обериутов, после того как их вновь открыли Западу Ионеско и Беккет, после того, наконец, когда мы стали свидетелями полной постмодернистских реалий и сюрреалистических аллюзий последней русской революции, в результате которой перестал существовать Советский Союз. К моему удивлению, они плохо усваиваются людьми, даже склонными к интеллектуальным претензиям. Многие из них все еще живут в догматических рамках французской просветительской и немецкой классической философий (довольно часто никто из них и строчки не прочел, скажем, из Гегеля или Руссо). Но эта догматика всегда будет жить, ибо человек никогда не смирится со стихией разума и безумия. И в этом несмирении с хаосом мира — его главное безумие, отражающее одну из сторон страсти.

Вера во всесилие разума нашла наиболее последовательное и академическое воплощение в гегелевской философии. В принципе в ней рассматривается диалектика безумия и разума. Но это диалектика вузовского курса диалектического материализма. Это, где-то, по-немецки правильная диалектика в себе самом развивающегося понятия. Это диалектика поступательного движения мира от безумия и несовершенства к разуму и порядку. Все разумное — действительно, все действительное — разумно. Некоторые знатоки добавляют, что не всякая действительность, а та, что необходима, то есть, проще говоря, в которой есть разум и порядок, не замечая, что начинают, как белка в колесе, вертеться вокруг одного и того же. В метафизическом мире Гегеля нет места абсурду и безумию. В сущности, у него он весь пронизан разумом, сверху донизу, вдоль и поперек. И это — та самая гегелевская дурная бесконечность, в которой нет места жизни, нет места страсти. В философии Гегеля разум последовательно преодолевает безумие. Но как? В какой форме? Что в ней — воплощение человеческого разума, и какая сила заставляет людей, ничего даже не слышавших о Гегеле, следовать этому безумному порыву к совершенству. Сила эта — красота. Через понимание красоты мира мы придем к мировому порядку и совершенству. В этом, по существу, основной пафос гегелевской "Эстетики", в частности, и философии в целом. И именно такая магическая вещь как красота делает единомышленником Гегеля даже человека, не склонного ни к каким метафизическим и интеллектуальным упражнениям. Красота спасет мир — вот та простая и краткая формулировка, которая заряжала огромные людские массы все XIX столетие, сдвинула их в начале XX и обернулась в первой его половине ужасом двух мировых войн и страшной красотой реализованных социалистических утопий. Они стали логическим концом стремления человека, воспитанного на философии просвещения и прогресса, к красоте и порядку. Конец, что тут много говорить, был ужасен. Но, слава богу, это был всего лишь конец догматической вере во всесильную мощь разума, и конец света все же не состоялся, но горькие уроки красоты по-прежнему плохо усваиваются, и поныне по миру бродит множество ее любителей, готовых ради нее не пожалеть ни себя, ни, главное, сам мир. Как это было во все времена, таких любителей более всего среди тех, кто относит себя к интеллектуальной элите мира. Среди них особенно много носителей разного рода великих идей и великих теорий. Нет ничего страшнее, когда такие идеи овладевают массами. Тогда рождаются разного рода коллективные безумия — прямые предшественники любой давки.

Квантовая механика:
"Порядок творенья обманчив,
как сказка с хорошим концом"

"Элементарные частицы можно сравнить с правильными объемными телами в платоновском "Тимее". Они первообразы, идеи материи. Этими первообразами определяется все происходящее в природе. Они — представители центрального порядка"
В.Гейзенберг

В описываемой нами истории особая роль принадлежит квантовой механике. "Драма идей", сопровождавшая ее рождение — это драма расставания с красотой. Наиболее остро это пережил Эйнштейн. Но через нее прошли и молодые создатели квантовой механики — Вернер Гейзенберг и Вольфганг Паули. Об этом мне и хотелось поразмышлять.

Теория относительности действительно невероятно красива даже для человека, не знающего преобразования Лоренца. Она дала человеку геометрический, в чем-то даже житейский образ бесконечности. Через теорию относительности бесконечность постиг даже мюнхенский обыватель. Все эти мысленные эксперименты с наблюдателями, ни на йоту не делавшие для него понятным суть теории, тем не менее, создавали иллюзию понимания, так как для него бесконечность оказывалась заселенной не только понятными образами школьной геометрии, но уже совсем бытовыми образами часов и наблюдателей. Что-то, конечно, нарушалось в этой простой и понятной картине, поскольку вообразить нарушение аксиомы о параллельных ему было уже невозможно. Но эта непонятность и таинственность только усиливали ощущение красоты.

Ничего подобного не могла предложить квантовая механика. Ибо она лишила мир всякого визуального образа. Скажу сильнее, она лишила мир, нет хуже, природу — реальности. Всякой и даже божественной. Именно с потерей реальности не смог смириться Эйнштейн. "А в атоме, на ваш взгляд, никаких электронных орбит уже не оказывается! Это же, согласитесь, очевидная чушь. Нельзя ведь из-за простого уменьшения пространства, в котором движется электрон, отменять само понятие траектории", — какая мощь несогласия в этих словах, брошенных Гейзенбергу! Потому что, если нет траектории, нет геометрического образа, нет красоты, а, значит, все лишается всякого смысла, всякой реальности. Зачем же тогда заниматься физикой, зачем тогда жить? И вдруг в конце бросает: "Впрочем, я никогда не стал бы утверждать, будто я действительно понял, что такое на самом деле простота природных законов". И, тем не менее, упрямо повторяет: "Бог не играет в кости".

Но самое парадоксальное заключается в том, что даже создатели квантовой механики не смогли смириться с результатами их усилий и открытий, из-за которых природа лишилась всякого реального образа, а с ним и всякого смысла. Одни из них, как Шредингер, приходили в совершенное отчаяние. "Вы должны все-таки понять, Бор, что вся ваша идея квантовых скачков неизбежно ведет к бессмыслице... Словом, все это представление о квантовых скачках по необходимости оказывается просто чепухой... Если нельзя избавиться от этих проклятых квантовых скачков, то я жалею, что вообще связался с квантовой теорией". Другие, как Бор, пытались примириться с этой потерей, смягчив ее принципом дополнительности, очень любимым всеми популяризаторами квантовой механики, хотя сейчас можно только удивляться наивности вот таких рассуждений: "Подлинная проблема в следующем: как возможно согласование той части действительности, которая берет начало в сознании, с другой ее частью, описываемой физикой и химией? Как получается, что закономерности обеих этих частей не вступают в конфликт между собой? Здесь явно имеет место подлинная ситуация дополнительности, которую удастся, конечно, точнее проанализировать в деталях, когда мы будем знать больше о биологии". В 2001 году, когда ограниченность биологических экспериментов по клонированию ясна любому здравомыслящему человеку, слова Бора звучат как строчки из научно-фантастического романа для детей. Третьи, и это самый интересный случай, как Гейзенберг и Паули, пытались нащупать другую реальность, другие смыслы, на распавшемся пространстве классического сознания. Но это были поиски все той же гегелевской гармонии природы. Наиболее определенно и явно это выразилось во взглядах Гейзенберга. Более ироничный и язвительный Паули был все же не так последователен в поисках ускользающей красоты мира, как его более прямолинейный друг.

Гейзенберг нашел свой идеал красоты в платоновской картине мира, противопоставив геометрические образы Платона атомам Демокрита. Вчитайтесь в эти слова: "Элементарные частицы, о которых говорится в диалоге Платона "Тимей", ведь это, в конце концов, не материя, а математические формы" или "Современная физика выступает против положения Демокрита и встает на сторону Платона и пифагорейцев" и, наконец, потрясающий в своей наивной категоричности (столь наивным можно быть только в жажде совершенства) вывод: "Следовательно, современная физика идет вперед по тому же пути, по которому шли Платон и пифагорейцы. Это развитие физики выглядит так, словно в конце его будет установлена очень простая формулировка закона природы, такая простая, какой ее надеялся увидеть Платон". Но последующее развитие квантовой механики все дальше уводило от этой простой формулировки. Проклятые расходимости, "тараканообразные" феймановские диаграммы, чудовищное размножение элементарных частиц, бесконечные нарушения симметрий свидетельствовали об обратном — мир распадался и не сводился ни к каким простым, пусть даже математическим, формам. Так родилась последняя драма Гейзенберга и Паули, удивительно честно и точно описанная Гейзенбергом в его мемуарах "Часть и целое" и связанная с их попытками построить единую теорию поля в середине пятидесятых годов. Вот ее начало: "Мы, то есть Вольфганг и я, всегда держались мнения, что свойства симметрии, обнаруживаемые этими простейшими частицами с нулевой массой, одновременно являются, по-видимому, свойствами симметрии фундаментальных природных законов". Вот ее апофеоз: "И далее Вольфганг пишет: "Пока еще нельзя публиковать, но это будет нечто прекрасное. Нельзя пока даже и предвидеть, что может обнаружиться". И он цитирует: "Вновь разума мы слышим слово, опять цветет надежда нам:" (Гете, "Фауст"). А вот начало конца: "Вольфганг почти враждебно напал на меня. Он критиковал отдельные детали нашего анализа даже там, где его критика казалась мне неоправданной, а на принципиальный разговор о нашей проблеме он упорно не хотел идти". И конец: "В конце 1958 года я получил ужасное сообщение, что Вольфганг умер после операции, которая оказалась внезапно совершенно необходимой. У меня нет никакого сомнения, что начало его заболевания пришлось на те недели, когда он отказался от надежды на скорое завершение теории элементарных частиц. Но что здесь было причиной и что следствием, об этом я судить не смею".

Известно, что попытки Гейзенберга и Паули построить унифицированную теорию элементарных частиц в конце пятидесятых были, мягко говоря, скептически встречены молодым поколением физиков, для которых квантовая механика уже была лишь инструментом в решении тех или иных конкретных задач, и всякая унификация была для них своего рода причудой классиков. Случилась старая как мир история.

Увы! На жизненных браздах
Мгновенной жатвой поколенья,
По тайной воле провиденья,
Восходят, зреют и падут;
Другие им вослед идут:
Так наше ветреное племя
Растет, волнуется, кипит
И к гробу прадедов теснит.
Придет, придет и наше время,
И наши внуки в добрый час
Из мира вытеснят и нас!

(А.Пушкин)

Этот безумный мир...

"Даже увидев прекрасное лицо женщины, не обольщайтесь, - через мгновение его может исказить гримаса ведьмы"
Ортега де Гассет

Картина современной физики, превратившейся в постмодернистскую игру в квантовую и классическую механику, вряд ли доставила бы удовольствие создателям квантовой механики. Скорее, они пришли бы в ужас от ее разобщенности и фрагментарности. И все же жажда центрального порядка хотя бы в пределах физики по-прежнему велика. Вспомним, какой энтузиазм возник, когда удалось установить одинаковую природу электромагнитного и слабого взаимодействия. Тогда казалось, что еще шаг--два и единая теория поля будет построена. Но все оказалось много сложнее... Тем не менее, любители этого занятия не перевелись и сейчас. Это довольно узкий круг теоретиков, занимающихся теорией суперструн, претендующей в настоящее время на единое описание всех взаимодействий, включая гравитационное. Говоря по правде, ее конкретные достижения покрыты мраком даже для большинства физиков. И это не потому, что в этой теории нет выдающихся достижений. Наверняка они есть. Просто, даже если она будет построена, никто этого не заметит. Настолько далека эта теория от реалий физики на рубеже веков, превративших ее в придаток высоких технологий. Так казалось автору этих строк. Но недавно я с изумлением узнал, что наибольший индекс цитируемости среди современных физиков принадлежит Э.Виттену, одному из создателей теории суперструн, а не, скажем, кому-нибудь из множества здравствующих нобелевских лауреатов.

Значит, уроки красоты по-прежнему плохо усваиваются, и погоня за красотой продолжается, вызывая у многих прилив адреналина в крови. И значит, этому безумию не будет конца пока существует человечество. И новые жертвы красоты не преминут появиться. Одни будут строить новые единые теории и будут прельщаться красотой выписываемых ими уравнений. Другие построят новые небоскребы в жажде показать всему миру превосходство их понимания красоты и собственное совершенство, вызывая зависть и ненависть тех, у кого о ней другие представления. Третьи заполонят мир интернетом — всемирной паутиной... Все они хотят

"...безумно жить,
Все сущее — увековечить,
Безличное — вочеловечить,
Несбывшееся — воплотить".

(А.Блок)

Этот безумный, безумный, безумный мир...