УЧЕНЫЙ С МИРОВЫМ ИМЕНЕМ

В день празднования 65-летия образования Иркутской области, академику Михаилу Григорьевичу Воронкову присвоено звание "Почетный гражданин Иркутской области".

Г.Киселева, "НВС"

Согласно американскому журналу "Scientist" по цитируемости в мировой литературе иркутский ученый Михаил Воронков занимает одно из первых мест среди химиков России, а по продуктивности — третье место среди всех ученых мира.

— Михаил Григорьевич, как формировался ваш характер?

— В детстве я был ужасным хулиганом, неутомимым в шалостях. Родители старались дать мне хорошее воспитание и в 5 лет я говорил по-немецки так же хорошо, как и по-русски, читал немецкую литературу.

Очевидно, кипучая энергия, которая бродила во мне, должна была найти выход. Чем только я ни увлекался — минералогией, электротехникой и радиотехникой, туризмом, мастерил приемники и устраивал домашние концерты, и даже ставил оперы. Коллекционировал минералы, марки и монеты, писал стихи, занимался спортом — легкой атлетикой, дзю-до, самбо. Посещал школу техники речи и кружок юных поэтов в Ленинградском Доме писателей. И в школе занимался в самых разных кружках. Сколько себя помню, всегда был лидером.

— Когда вы поняли, что химия — ваше призвание?

— Однажды, тогда мне было лет восемь, получил подарок — набор "Химические опыты на дому", и это решило мою судьбу. Меня поразили те фантастические превращения, которые можно было осуществлять с помощью химических реакций — выращивать разноцветные кристаллы, получать взрывчатые вещества и краски, превращать воду в молоко или вино... Дело было на даче, и я начал изобретать всякие яды от мух и комаров. Таким образом, у меня с детства появился интерес к биологически активным соединениям. А когда вернулся в город, начал искать в энциклопедии все о химии и изучать другие подвернувшиеся литературные источники. Периодическую систему Менделеева выучил наизусть. С этих пор в доме царили невообразимые запахи, гремели взрывы и пылали пожары. Как-то, после очередного "эффективного" эксперимента отец решил выпороть меня. Бегал вокруг стола с ремнем и кричал: "Будешь еще заниматься химией?". На что я ему отвечал: "Буду, буду!". В школе я записался в химический кружок, а поскольку в этом же здании размещался пединститут им. Покровского, то скоро проник на кафедру химии. Профессор, который ею руководил, меня полюбил и всячески потворствовал моим экспериментам. Уже в четвертом классе я удивлял студентов своим знанием химии, а в восьмом — занимался в городской научной станции Ленинградского Дома пионеров. Выбор был сделан, и когда поступал на химфак университета, не было никаких сомнений.

— Вы — участник Великой отечественной войны, отмечены наградами...

— Когда началась война, заканчивал третий курс ЛГУ. Накануне, 20-го июня, в Саблино проводился университетский кросс. Я, естественно, участвовал в нем, поскольку был одним из лучших бегунов университета. И стал победителем кросса на 1000 метров. После устроили вечеринку, ранним утром на берегу реки любовались восходом солнца. Приехал в Ленинград, завалился спать. В 12 часов дня прибежал мой лучший друг Валя Крюков: "Мишка, вставай! Война!". Мы сразу побежали в военкомат записываться добровольцами. Очередь огромная, отстояли, а нам говорят: "Студенты? Идите в университет, там в партбюро вас определят". Нас зачислили в студенческий саперный батальон. Мы строили на Карельском перешейке противотанковые рвы, работали как черти. Потом нас перевели в ополчение. А я и тогда уже плохо видел, это заметили. Меня послали на курсы химической защиты. Это спасло мне жизнь — весь первый отряд студентов ЛГУ, в который я так стремился, погиб под Стрельной... Все мои лучшие друзья.... А меня направили начальником химслужбы в 102 батальон Василеостровской дивизии Ленинградской армии народного ополчения, а затем в 209 истребительный батальон НКВД ловить шпионов, охранять город. Надо сказать, что первое время мы воспринимали все по-мальчишески. Было жутко любопытно. Например, в первый воздушный налет на Ленинград забрались на крышу Академии художеств, нашу временную казарму, смотрели феерическое зрелище: взрывы, трассирующие пули, над городом огромные белые клубы дыма. Это горели Бадаевские склады, в которых хранились все продовольственные запасы города...

Мне довелось охранять здание Академии наук, родной университет. Моей второй казармой была бывшая школа на острове Голодай: жуткая холодина, голод. Поздней осенью, получив увольнительную, отправился домой навестить родителей. Объявили воздушную тревогу, но я не стал прятаться в укрытие, продолжал свой путь и, вдруг, почти у родного дома, взрыв, и дальше ничего не помню. Так я был контужен и потерял зрение на один глаз. Второй глаз видел плохо, но это не помешало мне досрочно (за четыре года) завершить университетское образование, окончить аспирантуру, защитить кандидатскую и докторскую диссертации.

В 1975 году мое зрение резко ухудшилось, но знаменитый профессор С.Федоров сделал блестящую операцию, и я почти 10 лет видел белый свет. Но вот уже 18 лет, как я полностью потерял зрение. И тем не менее, темп работы не снизил. Сложные формулы представляю умозрительно, хотя, это порой бывает непросто.

— О ком из учителей сохранили теплые воспоминания?

— Считаю себя внучатым учеником трех выдающихся российских химиков-академиков — А.Фаворского, Н.Зелинского и В.Ипатьева. В Ленинградском университете под руководством ближайших сотрудников А.Фаворского начал заниматься научными исследованиями, а после войны стал последним аспирантом академика. Поскольку он сам почти не бывал в институте органической химии АН СССР, моим "микрошефом" был М.Шостаковский, который впоследствии стал членом-корреспондентом АН СССР и директором института, где я сейчас работаю. Когда в марте 1942 года меня эвакуировали из Ленинграда по "дороге жизни", я попал в Свердловск, там в университете моими учителями были профессора МГУ Ю.Юрьев и Р.Левина, любимые ученики академика Зелинского. В своей дипломной работе я даже открыл новую реакцию и объяснил ее механизм своим учителям. После этого они пригласили меня в аспирантуру МГУ, но я решил отправиться в Институт органической химии АН СССР, в Казань, куда он был тогда эвакуирован. Там вновь попал в школу академика А.Фаворского. Начиная с 1948 года, в Ленинградском университете, а затем в Институте химии силикатов в лаборатории профессора Б.Долгова — ближайшего сотрудника академика В.Ипатьева, увлекся (на всю жизнь) кремнийорганической химией.

— В одном иностранном издании сказано: "В начале 60-х годов ХХ века русская наука совершила прорыв в развитии человеческой цивилизации: советские физики открыли дорогу в космос, а советские химики открыли "мир неживого в живом"... "Русский химик Воронков оживил мертвый элемент — кремний!".

— Много более выдающихся открытий случилось в прошлом столетии. Долгое время считали, что соединения кремния биологически инертны, бесполезны и даже вредны, хотя и преобладают в природе. Земная кора на 75% состоит из соединений кремния, кремнезема и силикатов. Еще в 19 веке в лабораториях стали синтезировать соединения кремния, но все они оказались биологически мало активными. В начале 60-х годов я начал изучать новый класс кремнийорганических соединений, которые назвал силатранами (теперь это общепринятое и широко распространенное название). Некоторые из них неожиданно оказались токсичными (во много раз токсичнее, чем синильная кислота или стрихнин), и об этом я впервые доложил в 1965 году в Праге на 1 международном симпозиуме по кремнийорганической химии. Мое сообщение произвело фурор, публикация об этом незамедлительно появилась в американском журнале. И с тех пор под моим руководством начались интенсивные исследования биологической активности органических соединений кремния, к которым впоследствии присоединились ученые других стран. Мы установили, что силатраны могут быть не только очень токсичны, но и очень полезны для живых организмов, опубликовали большую монографию "Кремний и жизнь". Она выдержала два издания, была переведена на немецкий и румынский языки.

— А какое применение нашли силатраны и их аналоги?

— На их основе созданы новые лекарственные препараты и средства химизации сельского хозяйства, повышающие продуктивность, устойчивость растений: хлопка, картофеля, томатов, злаков и др. Удивительные свойства кремнийорганических соединений, в частности, силатранов, открыли огромные возможности для фармакологов. Ведь многие болезни человека связаны либо с недостатком кремния в тканях и органах, либо с нарушением его обмена. Сам процесс старения сопровождается уменьшением содержания кремния в организме.

— Разработки признаны, используются?

— Государственные испытания одного из силатранов — мивала, с успехом проведены в четырех хлопкосеяющих республиках СССР. Это позволило рекомендовать наши препараты к применению в растениеводстве. Они также испытаны в США, Индии, Испании и других странах. В дальнейшем было показано, что некоторые силатраны — мивал, мигуген повышают продуктивность и жизнеспособность сельскохозяйственных животных, яйценоскость кур. В медицине силатраны оказались стимуляторами генезиса и регенерации соединительной и костной ткани, адаптагенами, позволяющими организму приспосабливаться к неблагоприятным условиям существования. Они ускоряли заживление ран, ожогов, переломов, лечили некоторые виды облысения. Выполненные под моим руководством разработки внедрены в медицину, промышленность и сельское хозяйство. Мы создали ряд оригинальных лекарственных препаратов, не имеющих аналогов в мировой медицине (феракрил, аргакрил, трекрезан, асказол, ацизол, силакаст, силимин, дибутирин, кобазол, сибусол и др.). Доказали, что силатраны действуют на заживление ран и ожогов глаз, кожный волосяной покров, костную ткань. Мивал и трекрезан нашли применение и в косметике.

Сейчас мы разработали новый аналог феракрила — аргакрил, который обладает не только кровоостанавливающим, анестезирующим, но и мощным антибактериальным действием. Он может применяться при лечении ран, ожогов, гематом, при хирургических вмешательствах, бытовых, производственных и спортивных травмах и т.д.

При Советской власти внедрять наши разработки было трудно, а сейчас вообще невозможно. Сегодня у нас на выходе десяток новых лекарственных препаратов, а испытать их не можем — нет денег. Испытание только одного препарата стоит более 500 тысяч рублей. По международным масштабам это очень дешево, а для нас — увы...

— Как вы оказались в Сибири, и чем она стала для вас?

— Я заведовал лабораторией в Институте органического синтеза Латвийской Академии наук в Риге, в научном мире был хорошо известен. Академик Н.Ворожцов пригласил меня возглавить институт, которым до этого руководил член-корр. СССР М.Шостаковский. Я сомневался, но создатель и руководитель Сибирского отделения академик М.Лаврентьев сумел таки уговорить. И не жалею, сибирский период стал самым плодотворным. Наука для меня самое главное — и любовь, и хобби, и смысл жизни.

— А семья?

— Это особая статья!

— У вас очаровательная жена...

— К ней можно отнести цитату из Шекспира: "Ее разнообразью нет конца, пред ней бессильны возраст и привычки...". Она журналистка. Работала корреспондентом "Советского Спорта" и "Труда". Есть у меня сын и дочь, четыре внука.

— Что помогало в жизни?

— В основном — любимая работа. Передо мной пример двух слепых знаменитых математиков-академиков: Эйлера и Портнягина... Им было, наверное, еще труднее (формулы, уравнения и расчеты...). Помогали неиссякаемый оптимизм и чувство юмора, а также спортивная закалка, полученная в молодые годы.

— Как оцениваете свою жизнь с позиций прожитых лет?

— Всю свою долгую, интересную, счастливую и плодотворную жизнь занимался любимым делом, странствовал по планете, обрел много друзей и признание. Неоднократно отмечен наградами Родины, так что живу не зря.

Фото В.Короткоручко.

стр. 5