ИННОВАЦИЯ ПОД ПРЕССОМ
Владимир Накоряков,
академик РАН
Инновация. Это слово вошло у нас в моду. Все вокруг говорят, что
Россия переходит на инновационный путь развития. А что это
значит? Вопрос не праздный, так как многие из произносящих модное
слово не понимают его смысл. Кто-то путает инновацию с
инвестициями, кто-то — с внедрением зарубежных новшеств. В одной
телевизионной программе не сумели объяснить суть термина, давно
известного в международной практике, даже сенаторы, которых не
назовешь малограмотными.
Поэтому уместно сразу объяснить, что же на самом деле стоит за
загадочным понятием. В США, где родилось слово «инновация», так
называют процесс создания нового продукта или технологии, резко
изменяющий потребительский рынок на всех его уровнях. Этот
процесс начинается с появления новой идеи. Затем — исследования
и эксперименты, уточняющие, чем может пригодиться идея. То ли
обернется новым продуктом или новой технологией, то ли
принципиально новым подходом к делу. В инновационный процесс
входит и изготовление демонстрационного образца новой продукции,
выпуск малой серии, выяснение потенциального спроса (для оценки
ситуации привлекают не только экономистов, но и социологов с
психологами). Эти стадии требуют больших денежных затрат; все
делается в глубокой тайне, чтобы «не разбудить» конкурента. И,
наконец, выход новинки на рынок — если этот «дебют» произвел
сенсацию, то коммерческий успех гарантирован.
Никакого сходства с так называемым внедрением, которое в СССР
сводилось к насильственному навязыванию нового продукта!
Без новой идеи настоящая инновация невозможна. А созревает и
рождается новая идея в недрах фундаментальной науки. Наиболее
вероятен инновационный «прорыв» в тех странах, где лучше
положение фундаментальной науки. И всем, кто уверяет, будто наша
страна уже вышла или вот-вот выйдет на инновационные рельсы,
следует обратить внимание на такие цифры: в США на
фундаментальную науку расходуется ежегодно не менее 200
миллиардов долларов, а в России — 16 миллиардов. Соответственно
в России в 10-15 раз меньше и вероятность появления новых идей.
А между тем наш быт пронизан новыми технологиями. К примеру, чем
и как мы бреемся? Совсем недавно редкие мужчины отваживались
взять в руки опасную бритву и брились, в основном, в
парикмахерской. А сейчас в каждом доме и электробритва, и
бритвенный станок — палочка с хитроумно расположенными
двумя-тремя лезвиями. «Жилетт» и другие зарубежные фирмы
расходуют колоссальные средства на технику бритья. Учитывают
мельчайшие нюансы, подбирают подходящий металл для лезвий и
делают различную заточку, устанавливают разные режимы бритья для
разной кожи. И, конечно же, время от времени «прощупывают» рынок:
чего ждет и что охотнее купит обыватель?
Простой пример с простым предметом. Но из таких простых предметов
состоит цивилизация, за каждой «мелочью быта» — наукоемкая
продукция со своим «ноу-хау». В каждом сезоне на рынке появляются
новые виды тканей, новые модели одежды и обуви. Нас окружают
вещи, возникшие в результате «прорывов» в полимерных,
биологических и медицинских технологиях, в микроэлектронике. Даже
мебель с новым дизайном меняет наш быт. А как перевернули жизнь
людей и государств интернет, сотовые телефоны, электронная почта,
ксероксы и факсы! А что еще принесет переход к массовому
телевидению и новой телевизионной аппаратуре!
Мне, ученому, интересно наблюдать стремительное обновление жизни.
И грустно сознавать, что наша страна не вписывается в
ускоряющийся ритм обновлений. Ученые это отчетливо видят, сколько бы ни твердили политики, будто Россия уже вошла в русло мировой
цивилизации, и нас принимают в элитных клубах Запада.
Принимать-то принимают, но в каком качестве? Ни для кого не
секрет, что всех интересуют, в основном, наши сырьевые ресурсы.
Наша страна не может похвалиться собственными крупными
достижениями даже в отраслях, связанных с морепродуктами, хотя их
запасы у нас довольно богатые. Мы добываем и экспортируем
морепродукты, но до сих пор не занялись выращиванием креветок и
лосося в массовом масштабе, с использованием современных
технологий.
У нас даже не намечаются исследования и разработки в авангардных,
«прорывных» направлениях. Почти все новое, что появилось в жизни
современного человечества за последние десятилетия, родилось не в
нашей стране. Исключение составляют только военные технологии.
Потому что наиболее благоприятные условия для рождения новых идей
были созданы как раз в оборонной отрасли и в тесно связанной с
ней авиации — военной и гражданской. Для «оборонки» и авиации
денег не жалели. Не зря в 60-70-е годы прошлого века всего две
страны были способны строить самолеты — США и СССР. Я с
гордостью говорил об этом, когда выступал с лекциями от общества
«Знание». Но сейчас мы перестаем быть лидерами даже в
самолетостроении. Отступили по всем позициям. Неужели России
остается только одно — покупать лицензии на чужие новинки?
А Запад стал богатым именно благодаря непрерывной инновационной
деятельности. Любой американец, услышав о новых научных
результатах и достижениях, сразу начинает напряженно думать, как
из этого достижения «сделать деньги». Помнится, первое же
интервью о лазерном излучении сгенерировало поток патентов на
способы применения лазеров, поступивших от врачей и инженеров, от
рядового населения США. Американцев не надо убеждать, что наука
— источник богатства. Они верят в это со времен Эдисона.
Недавно мне довелось участвовать в успешном, образцовом
инновационном процессе. На моих глазах рождался новый тип
принтера — печатающего устройства. Человек взял металлическую
трубку, заполненную водой и чернилами, подогрел запаянный конец
трубки — и возникший там пузырь вытолкнул массу жидкости…
Появилась мысль использовать кипение (казалось бы, такой
неорганизованный процесс!) для изготовления струйного принтера.
Все исследования и эксперименты выполнены при американской фирме
«Хьюлетт-Паккард». Щедрое финансирование позволило использовать
интеллектуальный потенциал всей мировой науки, привлекли и ученых
из России, из Института теплофизики СО РАН, где я давно работаю.
Путь от идеи до нового продукта пройден очень быстро. При этом
сохранялась конфиденциальность исследований. Новый принтер
неожиданно вышел на рынок, буквально покорил мир — и фирма
«Хьюлетт-Паккард» вскоре окупила затраты, получила большой доход.
Примерно так же рождались лазерные принтеры и многие другие
устройства, без которых мы уже не можем обходиться на рабочем
месте и в быту. Наверняка, так же войдут в нашу жизнь и топливные
элементы. За осуществлением этой идеи я слежу с особым интересом.
Топливные элементы станут двигателем водородной энергетики,
которая придет на смену нынешней углеродной, питающейся
органическим топливом. Запасы органического топлива (нефти, газа,
угля) ограничены и быстро истощаются. А водородная энергетика
начнет давать тепло и свет за счет возобновляемых ресурсов.
Топливный элемент — это устройство, которое по своему действию
противоположно электролизеру. В электролизере к электродам
подводят ток — и получают кислород и водород (процесс всем
известен, описан в школьных учебниках). А в топливных элементах к
электродам подводят водород и кислород — и генерируется
электрический ток. Эта идея родилась в первой половине XIX века,
но оставалась незамеченной и недооцененной еще дольше, чем
открытие отца генетики Менделя. Зато с конца XX века водородная
энергетика стала мечтой человечества, без нее теперь не
представляют будущее цивилизации. С 80-х годов XX века разработку
топливных элементов начали финансировать крупные фирмы — «Сименс»,
«Дженерал Моторс», «Форд», «Мицубиси» и другие. Сейчас
ежегодно регистрируются патенты на новые разновидности топливных
элементов. Разумеется, каждый новый вид делается в глубокой
тайне. Самый большой секрет — тип электролита. Электролитов для
топливных элементов уже немало — жидкие, твердые, органические.
Поиски и исследования в этой области ведут на свой страх и риск
множество маленьких венчурных фирм. Они потом продают свое
«ноу-хау» большим фирмам, у которых есть средства для более
длительных и дорогих разработок. На этом рынке патентов и
лицензий оседают миллиарды долларов. Можно не сомневаться, что
фирмы, вложившие средства в столь перспективную инновационную
деятельность, ожидает в будущем большой коммерческий успех. Не
говоря уж о славе, которая тоже достанется лидерам, формирующим
новый облик цивилизации…
А Россия отстает и на этом фронте. И так будет продолжаться, пока
не изменится отношение к фундаментальной науке и пока будет
отставать ее финансирование. Я убежден, что Российская академия
наук — единственная отечественная структура, где еще продолжают
фундаментальные исследования и способны выдать новые продуктивные
идеи. Кто в этом сомневается, может заглянуть в «Указатель
цитируемой литературы» и убедиться: 90% идей, родившихся в России
и вызывающих интерес мировой научной общественности, принадлежат
ученым Российской академии наук. Нашим академикам не следует
молчать и терзаться «комплексом неполноценности». Надо напоминать
правительству: академическая и сотрудничающая с нею вузовская
наука — единственная надежда на то, что Россия все же вырулит на
путь инновационного развития.
Если бы российские ученые могли последовать примеру французских
коллег… Те вышли на улицы, требуя внимания к науке, — и
правительство отреагировало, сообщив о значительном увеличении
госбюджетного финансирования. Но наши ученые не пойдут на такие
демонстрации — менталитет иной. А если бы мы даже и вышли на
улицы, то вряд ли это смутило бы руководителей Российского
государства. Помню, как совсем недавно представители Российского
правительства неоднократно заявляли: России не нужна Академия
наук с ее большими штатами. Правда, это правительство ушло в
отставку, но намного ли изменилось отношение к науке у нынешней
власти?
Разумеется, не нужно закрывать глаза на противоречия,
накопившиеся в самой Российской академии наук. На каждом
ежегодном собрании мы повторяем: Академия нуждается в омоложении,
но способная молодежь не рвется в академические институты из-за
нищенской зарплаты. Необходима и перестройка всей академической
структуры. Пора закрыть те институты, где выдают мало научной
продукции и рейтинг публикаций низок. Возможно, придется
значительно сократить штаты Академии наук и в четыре-пять раз
увеличить ее финансирование. Думаю, и государству, и Академии
наук по силам столь радикальные меры.
Надо пересмотреть принципы финансирования фундаментальной науки.
Пока же доминирует программный подход, когда вышестоящее
начальство разрабатывает программы и определяет направления
исследований. На тех же «верхних этажах» назначают руководителя
программы, отбирают ограниченное количество экспертов и
исполнителей и выдают им задачу: каким показателям и параметрам
должна соответствовать новая установка, в какой срок ее положено
сделать и т. д., и т. п. Все заранее расписано, будто речь идет
не о творческом процессе, а о рутинной бюрократической процедуре.
Подобный чиновнически-назначенческий, административно-командный
подход не стимулирует рождение инноваций высокого уровня. При
таком «программировании» можно лишь «штамповать» и воспроизводить
известное (допустим, уже есть водородная энергетика, есть
топливные элементы — и на основе прошлого опыта той или иной
фирмы предстоит сделать еще несколько слегка видоизмененных
топливных элементов).
При программном подходе к финансированию академической науки
резко сужается поле возможных исследований и результатов,
исключаются свобода творчества и воля автора. Деньги, выданные
под программу, делят между соисполнителями (каждому по небольшой
кучке). Поэтому считается, что программный подход позволяет
экономить госбюджетные средства. Но в конечном счете получается
не экономия, а выбрасывание денег на ветер. Ведь со всех
исполнителей снимается ответственность за общий результат.
Отсекается конкуренция, невозможна концентрация больших
финансовых средств и интеллектуальных усилий в направлении,
открытом автором новой идеи и изобретателем, а не указанном
директором головного института. Конечно, в таких условиях
невозможно появление неожиданных идей и радикальных решений.
Значит, не будет и инновационного «прорыва».
Сторонники программного подхода утверждают: при таком
финансировании легче организовать массовый мозговой штурм, скопом
навалиться на ту или иную задачу. Но «наваливаться», «штурмовать»
научились пока только в некоторых крупных фирмах (в основном, в
зарубежных). Да еще в отечественных оборонных ведомствах, куда
государство снова вкладывает немалые деньги. В оборонных
«почтовых ящиках» умеют не только коллективно, дружно
«штурмовать» сложные технические задачи, но и блюсти
конфиденциальность исследований. А без конфиденциальности, как я
уже сказал, нет надежд на инновационный успех.
В академических же НИИ при программном подходе не может быть ни
настоящего творческого поиска, ни конфиденциальности
исследований. Ведь тут не только заранее спланированы все работы,
но еще и положено регулярно посылать отчеты о каждом этапе
исследований в вышестоящую организацию. Тут возможна и
произвольная выборка результатов, и их диссипация, расщепление,
«растаскивание по кусочкам». Трудно придумать условия хуже!
По-настоящему новая идея рождается совсем в других условиях. Вот
идеальная схема. В организации, финансируемой госбюджетом, людям,
имеющим какое-то отношение к энергетике (а, может, и не имеющим к
ней никакого отношения) вдруг приходит в голову мысль о новом
типе топливных элементов. С использованием водорода, полученного
биологическим путем (есть водоросли, выделяющие водород). Или с
проточным электролитом (жидкий электролит протекает с огромной
скоростью между электродами). Или еще какая-нибудь столь же
неожиданная, почти фантастическая идея… Научное творчество,
рождение новых идей — явление стихийное, почти непредсказуемое.
И, конечно же, инновационная деятельность не должна
программироваться «сверху». Она может быть только вольной.
Инициатива и ведущая роль тут должна принадлежать не директору
головного института, а автору и изобретателю, занимающемуся
созданием тех же топливных элементов. Для ускорения
инновационного процесса нужны большие деньги. Если в организации,
где работает автор, денег не хватает, пусть он сам найдет
недостающие средства, убедит своих партнеров взять кредит. И как
можно быстрее сделает демонстрационный образец, покажет его на
выставке. При этом новшество уже должно быть защищено многими
патентами. И в число патентодержателей, купивших патенты,
непременно должен попасть и автор.
В странах, называемых развитыми, буквально идет охота за новыми
идеями, ими интересуются и государства, и крупные бизнесмены. Ни
одно открытие, ни одно мало-мальски серьезное изобретение не
остается без финансовой поддержки.
А много ли надежд на успех у тех российских ученых, которые
решились самостоятельно инициировать инновационный процесс и
выдвинули идею, не вписанную в спущенные «сверху» программы? В
Сибирском отделении РАН не раз такое бывало. Какой-нибудь автор
или группа авторов начинали говорить: мол, мы знаем, как сделать
рентгеновский либо другой аппарат с уникальными показателями, не
имеющий аналогов. Авторы ходили по тусовкам, пытались убедить
всех вокруг, что их замысел достоин госбюджетного финансирования.
И раскрывали свое «ноу-хау». А потом обнаруживали, что их идея
«схвачена» — и кто-то уже оформил патент, где-то вышел на рынок
новый продукт. По сути, авторы сами себя обобрали. Да и замысел
страдает — конкуренты нередко извращают и уродуют чужую идею.
Как же нормализовать и стимулировать инновационную деятельность в
России? Нужно создать такую систему, при которой значительная
часть фундаментальных исследований становится вольной «чистой»
наукой. Чтобы не давила искусственная тематика, выбранная и
навязанная «сверху».
Фундаментальная наука может существовать внутри организации,
занимающейся прикладными работами. При этом фундаментальные
исследования ведут за счет отчислений от прикладных заработков.
Правда, такое сосуществование «прикладников» и «фундаменталистов»
нередко обрастает конфликтами. Лучше, если у фундаментальной
науки будет свое стабильное и достаточное госбюджетное
финансирование. Люди, занимающиеся фундаментальной наукой, не
должны быть обременены целью создания конкретного технического
устройства, конкретной новой технологии. Они должны подчиняться
лишь логике своей мысли, своей интуиции и тем проблескам,
озарениям, которые возникают при напряженной интеллектуальной
деятельности. Конечный продукт фундаментальной науки — новая
идея. А практической реализацией идеи, превращением ее в новый
продукт и в рыночный товар будет заниматься не Академия наук, а
другие структуры. Это дело маленьких частных институтов и
фирм-сателлитов, каких уже немало создано при крупных НИИ
Сибирского отделения РАН и в вузах. Их можно назвать аналогами
зарубежных венчурных фирм.
Затрудняет инновационную деятельность и высокая кредитная ставка
в банке. А ведь в развитых странах как раз за счет кредита
осуществляют выход с новым продуктом на рынок. Но брать кредит в
российских банках невыгодно. Поэтому гиганты индустрии не
заинтересованы в «выращивании» собственных, отечественных
инноваций. Пока куда дешевле сделать новый продукт по лицензии,
купленной за рубежом.
И все же есть основания для осторожного оптимизма. Вряд ли нужно
доказывать, что Россия обладает колоссальным творческим
потенциалом. Здесь и высокий уровень образования, и талантливый
народ со своим славянским мышлением, в котором логика сплетается
с эмоциональным и интуитивным началом. И вряд ли наш народ совсем
утратил интерес к науке и к новшествам. Многих зарубежных коллег
поражают в российских исследователях преданность своему делу и
науке, фантастическая работоспособность. Высоко ценю я и наше
умение работать коллективно, соединяя усилия даже нескольких
институтов. Пример тому — интеграционные проекты в Сибирском
отделении РАН, когда в разработку новой идеи включаются многие
научные коллективы. Интеграционные проекты формируются по
«инициативе снизу»; тут учитываются интересы ученых, авторов
оригинальных идей. В этом отличие наших совместных проектов от
программ, спущенных «сверху», из Москвы и ставших бюрократическим
прессом, прокрустовым ложем для фундаментальной науки и для
инновационной деятельности.
Пишу статью без всякой надежды на то, что к моим аргументами
прислушаются персоны, принимающие решения. Наверняка, многие
посмеются: мол, вот очередная попытка академика выклянчить деньги
и очередное карканье по поводу целевых программ. Я не надеюсь,
что после моей статьи изменится финансирование. Просто не могу
спокойно относиться к тому, что в России десятилетиями
неправильно финансируют Академию наук. Дают деньги на то, что
Академия делать не должна и не может, и не дают на то, что
Академия может. И когда наше правительство поймет, что дешевых и
осуществляемых по приказу «сверху» инновационных «прорывов» не
бывает? Во что уже обошлось России это непонимание и сколько еще
миллиардов рублей будет выброшено на ветер?
г. Новосибирск.
стр. 14
|
