ПОЛОВИНА ВЕКА
Институту физики имени Л. В. Киренского СО РАН в наступившем году
исполняется 50 лет. Это научное учреждение стало тем самым
«первым камнем», вокруг которого позже вырос Красноярский
Академгородок. Один из нынешних заместителей директора этого
академического НИИ отпразднует свой полувековой юбилей вместе с
институтом. Интересно, что работать здесь Александр ВТЮРИН начал
еще школьником. Вернее, подрабатывать в библиотеке — таскал и
расставлял книги в новом книгохранилище.
Судьбоносный случай
— Вообще-то началось все еще в центре города, на улице Карла
Маркса, в здании, которое принадлежит теперь Институту химии и
химической технологии СО РАН. Главный корпус, где мы сейчас
находимся, построили в 1967 году. Основная часть сотрудников и
лабораторий переехала, но кое-что оставалось там. В частности,
отдел оптики, где я и успел поработать еще в начале 70-х. А уж
окончательно перебрались, по-моему, в 1978 году, когда сдали
технологический корпус. Запомнилось хорошо потому, что как раз
после защиты диплома заносили туда приборы и агрегаты.
— По какой теме был диплом?
— По оптике кристаллов. Вообще, вся лазерная техника — это
кристаллы.
— Ну конечно — в то время это было одним из главных направлений
физики. А как вообще вы стали физиком?
— Если честно — большая случайность! В те поры, когда школьник
начинает задумываться, куда пойти учиться, я очень не хотел
посвятить себя физике. У меня родители — физики, и мне тогда
казалось, что третий физик в семье — перебор! Я собирался стать
химиком. У меня на дому была своя химическая лаборатория, и я
достаточно серьезно занимался именно этой наукой. А потом
произошла независящая от меня случайность: на краевой школьной
химической олимпиаде я не занял первое место! Естественно, очень
огорчился, даже обиделся на науку химию. И, огорченный, проезжая
мимо главного корпуса КГУ, вышел из автобуса да и подал документы
в приемную комиссию на физфак.
— Так может, это судьба?
— Так и вышло. Теперь-то ясно. Буквально с первого курса я начал
подрабатывать на полставки в Институте физики. Правда, платили,
только когда в Институте деньги были. Когда не было — все равно
ходил на работу. В лаборатории кристаллофизики есть установки,
которые требуют постоянного присутствия наблюдателя для записи
показаний приборов и контроля. Особая квалификация при этом не
требуется. А на третьем курсе из «кристаллофизиков» перешел в
оптики. Ученые из лаборатории молекулярной спектроскопии на тех же кристаллах работали.
К тому времени умел с ними обращаться,
обрабатывать. Да и в университете кое-чему научили. А когда на
диплом вышел — уже практически половина кандидатской диссертации
была готова. Потому через два года после университета защитил ее.
— Интересно, в каких должностях вам пришлось поработать?
— В студенчестве побыл лаборантом, после защиты диплома стал
инженером, степень кандидата позволила перейти на должность
младшего научного сотрудника, а вскоре — старшего. А в начале
перестройки предложили поработать ученым секретарем Института
физики. Согласился.
— Насколько я знаю, в то время многие из науки как раз и начали
уходить. Кто в бизнес, кто в политику. Впрочем, «уходить» — мягко
сказано, скорее тот процесс можно назвать повальным
бегством. В том числе и за границу.
— Тогда мы потеряли третью часть наших научных сотрудников.
Может, оно и к лучшему… Остались те, кто изначально стремился в
науку для науки, а не в поисках денег, славы и карьеры. Потому
«костяк» науки в нашем институте сохранился. Да, трудно было.
Впрочем, до сих пор нет ясности, что происходит в настоящее время,
и куда нас приведут реформы науки и образования. Одно в отрыве от
другого существовать попросту не может. Ждем более конкретных
постановлений правительства, вернее — законов, касающихся того
самого инновационного пути развития России, о котором пока лишь
много говорят. Где действия? Но уже с уверенностью можно заявить,
что самый сложный этап мы пережили. И, опять же, переходя на
«высокий слог», сохранили имевшийся в Красноярске
«доперестроечный» (думаю, никто в этом не усомнится!) научный
потенциал.
Диалектика работает!
— Теперь вы уже доктор физико-математических наук, заместитель
директора очень солидного подразделения СО РАН. Не мешает ли
административная работа научным исследованиям?
— Законы диалектики пока еще действуют. Конечно,
административная деятельность влияет на научную работу. Но при
этом есть как минусы, так и плюсы. Наукой же невозможно
заниматься «от сих и до сих». А когда сидишь в замдиректорском
кабинете, о каких-то исследованиях вообще говорить не приходится.
Если не ко мне люди идут, то самому надо куда-то спешить. Поэтому
с 9 утра до 5 вечера — только администрирование. А вот
вечером — наука. И в выходные — она, ради чего, собственно, я и учился.
Но, с другой стороны, административный ресурс позволяет наладить
связи с людьми, организовать совместную работу с другими
институтами. Вот сейчас я как раз пишу проект, в котором
задействован наш Институт физики, Дальневосточный Институт химии
и Институт химии твердого тела в Екатеринбурге. Мы
заинтересовались неким классом соединений с точки зрения физики,
а оказалось, что на Дальнем Востоке люди уже давно умеют эти
соединения синтезировать. А уральцы пытаются сходные соединения
использовать в качестве твердых электролитов для современных
долгоживущих аккумуляторов.
— То есть вы пытаетесь заниматься своей любимой химией?
— Да нет. Просто открытия происходят на стыке наук. Одни и те же
вещества интересны химикам с их точки зрения, а нам — со своей.
Нам эти вещества интересны с точки зрения электроники и оптики.
Мы подозреваем, что их можно использовать для систем
энергонезависимой памяти. В частности, вещества во «флэшках»,
которые мы сейчас используем вместо дисков, из того же класса.
Причем их не специально для этого создали, просто они вовремя под
руку попались! А ведь эти соединения давно исследуют — еще
Курчатов до атомного проекта ими занимался. Сегодня пытаемся
оптическими методами исследовать, что же происходит в структуре
вещества, когда происходит «запоминание».
— Проще говоря, досконально понять, как оно работает?
— Да, и мы узнаем, что надо поменять в составе, в структуре,
чтобы, к примеру, использовать меньшие напряжения, дольше хранить
информацию, увеличить емкость носителя… Точное знание позволяет
разрешить множество вопросов.
— Институту исполняется полвека. Интересно, сколько изобретений
сделано за это время?
— Вряд ли вам кто-то назовет точную цифру. Можно прикинуть:
ежегодно официально регистрируется в среднем около десятка
изобретений сотрудников нашего института. И не потому, что мы
больше не можем. Просто имеется в виду только то, что реально
нами доводится до какого-то реального «железа». Только тогда мы
оформляем патент. Оформлять же патент лишь для того, чтобы
красивой бумажкой стену украсить — занятие достаточно
бессмысленное, особенно учитывая волокиту, с которой связан сам
процесс патентования. Здесь, пожалуй, лучше говорить о
направлениях, по которым работает Институт физики. Традиционно
главных всегда было два.
Магнетизм плюс кристаллы
— С чего вообще институт начинался?
— Вообще-то — с решений партии, правительства и Академии наук
СССР. Ну, если вы имеете в виду направления деятельности, то
первое — это магнетизм. Начиная от земного и космического — и
заканчивая совершенно прикладными вещами, например, магнитной
дефектоскопией, сепарацией руд, системами записи информации,
магнитооптикой и т.д. Все это у нас до сих пор есть — процентов
50 площадей, денег и умов занято магнетизмом. Исследования
сильных магнитных полей и саму научную школу начинал создавать
еще Леонид Васильевич Киренский, чье имя теперь носит Институт
физики. Во всем мире известно, что в Красноярске находится центр
по исследованиям сильного магнитного поля. Имея самую большую ГЭС
и такой источник чистой холодной воды под боком — грех было его
здесь не создать. Мы и в Европу свои магниты продавали. В Польше
до сих пор работает установка сильного магнитного поля, которую
строили совместно с поляками. Наших специалистов до сих пор
ежегодно туда приглашают для техобслуживания. И приоритет в этой
области до сих пор удалось сохранить.
Второе направление — физика кристаллов. У нас исследуется весь
цикл. Здесь тоже разработаны уникальные технологии. Сам процесс
выращивания кристаллов чем-то сродни уходу за комнатными цветами:
у одной хозяйки — растут, у другой — нет. Вроде и земля одна, и
вода та же, и семена из одного пакета… А вот у нас научились
выращивать кристаллы. Потому и приглашают наших сотрудников в
командировки и по России, и за рубеж, чтобы показали своих
питомцев и поделились опытом. Вообще, технология выращивания
кристаллов не только хитрая, но и очень дорогая. Само химическое
вещество, из которого растет кристалл, относительно дешево. А вот
конечный продукт оценивается порой уже в тысячи долларов. Мы наши
кристаллы еще и полностью характеризуем с точки зрения
материаловедения. Структуру, физические свойства: как на них
влияет температура, давление, насколько устойчивы к определенной
атмосфере. Что сами не умеем — к соседям обращаемся. С
новосибирскими геологами очень хороший контакт. Там есть
установки высокого давления, и на них мы моделируем, что с нашими
кристаллами происходит глубоко в земле.
— И что же с ними происходит?
— Структура сильно перестраивается. Такие давления — десятки,
сотни тысяч атмосфер! Атомы сдавливаются, начинают между друг
другом проскальзывать, сплющиваются. Мы исследуем
экспериментально, что происходит с атомами, а потом наши
теоретики умеют как-то это все объяснять. Иногда им даже
некоторые явления предсказать удается, чем они очень сильно
гордятся.
— Сейчас время рыночных отношений. Ученым тоже приходится
зарабатывать…
— Как раз у физики кристаллов очень много приложений. Не меньше
половины патентов у нас как раз именно здесь. Электроника,
например, связана и с кристаллами, и с керамическими
диэлектриками — на этом мы больше всего и зарабатываем, когда
дело доводится до инноваций. Но, кроме кристаллов и магнетизма, в
институте представлены, конечно, другие тематики. В том числе и в
области высокой теоретической физики.
Да здравствует фундаментализм!
— Она что, до сих пор существует? Приходилось слышать
обратное…
— Действуют, и весьма неплохо, две фундаментальные лаборатории:
теории нелинейных процессов и теории физики твердого тела.
Направления у теоретиков разные, но, пожалуй, наиболее интересны
расчеты движения электронов в очень маленьких устройствах,
размер которых сравним с размером самого электрона.
Здесь возникают совершенно неожиданные явления. Но у этой
фундаментальной науки самые прямые выходы в прикладную сферу.
Пусть это электроника не сегодняшнего дня, но все равно мы
когда-то туда придем. Уже сейчас в компьютерах толщину микросхем
измеряют в десятках нанометров!
К сожалению, у нас слова красивые начинают говорить и деньги
давать, когда практика прижимает и требует новых решений и
технологий. Взять те же жидкие кристаллы. Сейчас все привыкли к
часам, к ЖК мониторам. А ведь открытие произошло больше 100 лет
назад! И долго-долго считалось, что это некое экзотическое
состояние вещества, которое особо никому и не нужно. Вот и можно
было насчитать лишь с десяток ученых, которые занимались
исследованиями жидких кристаллов более-менее серьезно. Но кто-то
придумал сделать маленький дисплейчик, да еще и нашли для него
практическое приложение — вокруг жидких кристаллов сразу возник
бум! Не я сказал, что не бывает науки прикладной. Тем не менее,
хочется об этом напомнить. Особенно людям, влияющим на
распределение денежных потоков.
Беседовал Сергей Чурилов
стр. 7
|
