ВОСПОМИНАНИЯ О МАЕ
Ностальгировать нынче модно. Наверное, так было всегда, когда уходила эпоха. Но я не буду ностальгировать — я просто вспомню. Потому что нет ничего прочнее человеческой памяти — и нет ничего эфемерней. Наверное, ее можно сравнить с огнем: если огонь не питать, он быстро гаснет. Иногда удивляюсь, каких простых вещей о временах и событиях, казалось бы, совсем недавних не знают двадцати-тридцатилетние. А, с другой стороны, откуда ж им знать? «Их там не стояло…»
Мария Горынцева
Первого мая услышала в магазине, как женщина лет шестидесяти говорит продавщице того же возраста:
— Да ведь хорошо было. Мы всегда ходили и детей брали. Шарики им надували — такие, которые летали. И сегодня сходили. Прошли. Потом концерт был в «Академии». На Девятое мая обещали целый день петь.
Я теперь не хожу на первомайские демонстрации. Праздник тогда праздник, когда за ним скрывается некий высший смысл, какое-то значение. В ином случае это всего лишь время досуга, выходные, каникулы. Когда-то нам предлагалось всемирно солидаризироваться с трудящимися всех стран. Причем имплицитно под трудящимися подразумевались именно пролетарии (что поделать, таково происхождение праздника). Но прослойка, называемая «трудовой интеллигенцией» в советское время, тоже пристроилась на краешек мировой солидарности.
На демонстрации в Советском Союзе вообще-то заставляли ходить. Игнорировать мероприятие считалось дурным тоном. Кем считалось? Ну, парткомом, например. Но, насколько я знаю, в институтах Академгородка жесткой «обязаловки» не было. Более того, было заметно, что многим людям нравится собираться ранним весенним утром и идти в ярком, праздничном шествии.
У детей отношение к праздничным демонстрациям было особым. Ноябрьская была не столь любима, потому что было, как правило, уже довольно холодно, иной раз и снег лежал. А вот в мае, даже при плохой погоде, все равно весна.
Не всегда родители хотели идти в колонне с маленькими детьми. Некоторые предпочитали стоять на обочине и смотреть все шествие целиком. А то и с балкона обозревать праздничные колонны, у кого окна выходили на Морской проспект. Но это удовольствие было, на мой вкус, второсортным. Идти в колонне — это да, хотя для этого приходилось вставать довольно рано.
Праздничное шествие начиналось в институтах, где собирались сотрудники, чтобы построиться в колонну. Для меня великий смысл шествия состоял, прежде всего, в том, что те, кто приходили в институты, могли надуть «водородные» шарики, которые летали и которые можно было отпустить в небо перед трибуной. Где-то, то ли в вестибюле, то ли в одном из холлов Института геологии и геофизики (тогда еще единого), где работала мама, стоял какой-то причудливый аппарат. В нем содержался «водород» (хотя полагаю, это был все-таки гелий, но мама сказала — водород!). Описать аппарат я бы не смогла, но помню, что у него была трубочка, на которую надевался воздушный шарик, быстро-быстро раздувавшийся до размеров просто невероятных. Это сейчас шарики бывают самых разных форм и самых причудливых расцветок, а тогда они были строго четырех цветов: красные, синие, зеленые и желтые. Иногда, кажется, еще и оранжевые. И форма была незатейлива: либо круглые, либо удлиненные. Иногда удлиненные имели форму эдаких колбасок с перетяжками. Для разнообразия шаровых форм некоторые шалуны надували лабораторные перчатки, а то и — страшно сказать — презервативы (не подумайте плохого, их использовали для взрывных работ; что за странные прозрачно-белые колбаски плыли кое-где над рядами трудящихся, я поняла, конечно, лишь много лет спустя).
Обязательным атрибутом праздничного шествия были красные флажки с напечатанными на них желтой краской словами «Мир, труд, май», особенно у детей, а также березовые веточки с едва распустившимися листиками — веточки для этих целей срезали специально и ставили в банки с водой в тепле. К веткам и флажкам привязывали шарики. Иногда на них крепили цветы из разноцветной гофрированной бумаги. Бывало, коварные шары вырывались из слабых детских рук и уносили в небо флажки или веточки с бумажными цветами.
После того, как шарики были надуты, а взрослым выданы большие красные транспаранты и портреты каких-то мужчин, вечно мелькавших во всех газетах, еще бесформенная колонна шла к месту построения — к нынешнему УРСА-банку, где когда-то было кафе «Под интегралом». Там уже ряды почти выравнивались, и начиналось ожидание. Чуть было не написала «томительное» — но нет, взрослые разговаривали, шутили, кое-где уже принимались петь (будучи совершенно трезвыми, замечу!). Затем распорядитель колонны отдавал команду — и народ начинал двигаться. Двигались с остановками, а с обочин Морского припозднившиеся вливались в ряды товарищей. Где-то начиная от того места, где стоит магазин, ныне очень буржуазный и называемый «Золотой рощей», колонны подравнивались, в рядах наблюдалось отчетливое воодушевление, и шествие уже двигалось безостановочно. У некоторых учреждений были украшенные машины, как правило, грузовики с откинутыми бортами, в кузове которых везли… А вот что именно в них везли, моя детская память, представьте себе, не сохранила.
Трибуну ставили возле того крыла Дома ученых, где концертный зал. Сооружали ее сначала из досок, обтягивая, по-моему, красной материей, поверх которой крепился разноцветный герб СССР, а потом заменили более солидным сооружением из какого-то серебристого, ребристого металла. Тоже с гербом, но не цветным. На мой детский взгляд, трибуна тогда потеряла в праздничности.
Трибуна на любой демонстрации — место сакральное. Честно говоря, в детстве мне было абсолютно безразлично, кто и зачем стоит на трибуне. Самое главное удовольствие прохождения мимо трибуны состояло в том, что:
— играла веселая, бодрая музыка;
— можно было громко, не особо вдумываясь в смысл призыва, раздающегося с трибуны, вместе со всеми дружно прокричать «ура», да еще и неоднократно;
— можно и нужно было отпустить в небо хотя бы один шарик, а лучше — целую гроздь и смотреть, как они, с другими такими же шариками, возносятся все выше в небо.
Миновав трибуну, колонны едва ли не сразу рассеивались. И здесь начиналась вторая часть праздника. Знакомые взрослые договаривались, где продолжить празднование. И, если была хорошая погода, мы, как и многие другие, шли в лес. Недалеко — я помню наши посиделки с печеной картошкой и детские игры в индейцев там, где сейчас территория Ботсада. Если погода была плохая, взрослые ходили друг к другу в гости, беря с собой детей.
Идиллия? Нет, просто детство, детские воспоминания. Нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Можно, конечно, напомнить о необходимости всеобщей солидарности людей труда, но я как-то слабо представляю всеобщее братание дворника-мигранта с офисным чистеньким мальчиком, или воспитательницы детского сада и успешной бизнес-вумен (обе замотанные, но по разным причинам). Мы далеко не всегда ощущали себя единым народом и в те советские времена, какие я могу вспомнить, а уж сейчас общество рассыпалось на осколочки, которые не объединяет никакая идея.
Остается лишь один праздник, когда мы все-таки чувствуем себя народом. И этот праздник — впереди. Да, вы правильно поняли. День Победы.
стр. 15
|
