ИЗГНАННИК ТИХИЙ
Тайна одинокого декабриста
(конспект романа)
Михайлов день в Академгородке введен в традицию. Ритуал рассчитан на очевидную симпатию обитателей нашего необычного поселения: совпадение имен двух великих ученых и организаторов науки в России — Михаила Ломоносова и Михаила Лаврентьева. В этот же ряд, как представляется, можно без натяжки поставить еще одного Михаила — Сперанского. Этого крупного государственного деятеля в свое время признавали административным гением России. В числе его заслуг историки неизменно упоминают короткую, но весьма эффективную деятельность по преобразованию Сибири.
Борис Тучин
При этом мы далеки от прямых ассоциаций, от произвольного выстраивания в шеренгу крупнейших исторических фигур. Однако настаиваем на представлении об исторической преемственности, — как минимум, в деле освоения, сбережения, развития Сибири.
 |
| М.М. Сперанский |
Михаил (Михайло) Михайлович Сперанский (1772-1839) одним из первых, если не самым первым, применил исследовательский, научный подход в деле государственного управления. Сибирь — один из эпизодов карьеры Сперанского. Сюда он был назначен генерал-губернатором с чрезвычайными полномочиями, насущная необходимость того требовала, ибо до появления здесь Сперанского все зауральское пространство России являлось (выражаясь современным нам языком) заповедным краем непуганых коррупционеров.
За два года своего пребывания в должности (1819-1821) Сперанский, следуя собственной логике государственного реформаторства, серьезно обновил кадровый состав управленцев, отстранив от власти и отдав под суд кого удалось из особо заворовавшихся и творивших безудержный произвол (обычно совершались оба преступления вместе) чиновников. А, главное, провел через общероссийские правительственные установления специальные законы для Сибири.
Конкретной деятельностью по составлению практически на пустом месте и внедрению в практику соответствующих уложений занимался инженер-путеец подполковник Гавриил (Гаврило) Степанович Батеньков (1793-1863). Тем самым было положено начало модернизации Сибири, и у правительства, что называется, дошли руки хоть до какого-то облегчения условий существования населению колоссальных территорий.
...А, впрочем, насчет Михайлова дня сказано так, к слову, чтоб не позабылись выдающиеся деятели, многое сделавшие для России...
Предыстория в Томске
 |
| Г.С. Батеньков |
Собственно, под судом Батеньков мог очутиться задолго до события 14 декабря 1825 года. Тогда ему грозила элементарная уголовщина, а вовсе не «политика», за которую он был привлечен и так жестоко поплатился впоследствии. Окажись он поверженным еще в той ситуации, не участвовал бы в декабристском движении, не отсидел бы двадцать лет потаенно от мира в одиночке Петропавловской крепости, а затем не находился бы в политической ссылке еще десятилетие.
Сюжет возникавшего преследования более, чем прост, даже банален, и за минувшие два столетия ничуть не изменился. Достаточно включить телевизор сегодня или, допустим, завтра, и практически в любом сериале, в выпусках новостей нынешняя жизнь предстанет подобной римейку житейских историй двухсотлетней давности: талантливый специалист, к тому же правдоискатель, на голом энтузиазме берется выполнить какой-то серьезный проект, призванный сделать более привлекательной, удобной жизнь обитателей некоего населенного пункта. При утверждении сметы в близлежащей инстанции вдруг (!) выясняется, что денег от казны следует запросить по меньшей мере в два раз больше. Специалист начинает доказывать: да что вы, и так достаточно, государственную копейку нужно экономить!.. Наивный человек — ввязался в заранее проигрышную полемику, и, конечно же, все оборачивается против него. Стремясь во что бы то ни стало уворовать бюджетные средства (нынешняя обтекаемая формулировка — «превышение должностных полномочий»), искушенные казнокрады обвиняют самого работника, возбуждается уголовное дело, и суд отчего-то становится на сторону действительных казнокрадов. Дальнейшее известно — загубленная репутация, запрет на профессию. Острог...
В случае с Батеньковым, за исключением столь вероятного финала, так все и было. Боевой офицер, отмеченный высокими наградами за храбрость в сражениях с Наполеоном, израненный, почти добитый на поле брани штыками мародеров и чудом выживший, по болезни уходит с военной службы, получает инженерное образование и назначается начальником округа путей сообщения на колоссальной территории своей родины — Западной Сибири (март 1817). Место службы инженера — Томск.
(Батеньков родился в Тобольске и, как «военный сирота» был в мальчишеском возрасте определен в петербургский кадетский корпус, окончив который и поступил на армейскую службу).
Полный надежд и веры в свою звезду, предельно работоспособный и педантично прилежный в службе, к тому же обаятельный, окруженный ореолом героя, он в центре внимания общества, дамы от него без ума, мужчины, обладающие властью, принимают в свой круг и стремятся вовлечь в определенные комбинации, которые хотят выстроить с его участием. Однако вскорости возникают и некоторые шероховатости — Батеньков не курит табак, не играет в карты и не пьет вина, стало быть, «не наш»... От бытовой неприязни до служебных стычек — всего полшага.
Речь идет о сооружении моста через речку, разделяющую на две половины растущий губернский город Томск. Постройка по тем временам, масштабам и значимости уникальная, давняя мечта горожан, не осуществляемая из-за отсутствия компетентного строителя. Вот, наконец, он появился, тут же, не зная дня и ночи, составил планы и чертежи, подсчитал расходы на материалы и рабочую силу, принялся за дело. А губернатор снисходительно итожит: мало просите деньжонок, казна у нас богатая, подкинет еще и больше, да так, чтоб и нам с вами осталось. «Как так, нам с вами? Нельзя!..» «Ах, вон что. Ну, будет вам на орехи!» Составляется донос в Питер генерал-губернатору Ивану Борисовичу Пестелю. Между прочим, сей муж прославлен не столько своими деяниями, сколько тем, что является отцом декабриста, казненного в числе пяти вождей восстания на Сенатской площади... Жил Иван Борисович не в Иркутске, где формально определялась его резиденция, а безвылазно в Питере. За что и был припечатан одним из своих вельможных противников завзятым остроумцем графом Нарышкиным.
Не анекдот, быль. Один раз император обедал у Нарышкина, был там и старик Пестель. Вот государь Александр Павлович и говорит: «Граф, ты носишь очки, я тоже временами чувствую в них необходимость, но не решаюсь надеть, как посоветуешь?...» «Я знаю самые удивительные очки на свете», — отвечает Нарышкин. «Тогда скажи!» Нарышкин поднимается и указывает через стол: «Да вон у Пестеля. Тринадцать лет живет здесь, а видит всё, что делается в Сибири». Государь будто тут и задумался о перемене сибирского правителя, направил Сперанского в Сибирь из Пензы, куда ранее сам же его и сослал.
Пока суд да дело, доносы на «инженеришку» долетали и обращались не вдруг, мост все-таки строился — пусть не железный, на каменных быках, как замышлялось, а деревянный, но прочный, изящный... Победителей не судят? Как бы не так. Тучи над Батеньковым сгущались. Тогда и появился Сперанский.
И тучи размело, как метлой.
Вторично оказавшись в Томске (март 1846), Батеньков проводил время в предельной скромности, почти на грани нищеты. «Изгнанником» Батеньков был «тихим», в отличие от «изгнанника шумного» — Бакунина, прибывшего в Томск в следующем после отъезда Батенькова году (1857): чего стоил хотя бы уникальный, никем не повторенный побег вождя анархизма из Сибири в Америку... Но сейчас не об этом.
«Новая метла»
Михайло Михайлович ехал по Сибири, подолгу задерживаясь в ее городах. Первый испуг у чиновников быстро проходил: «новая метла», призванная в Сибирь к наведению порядка, по первости не выглядела столь угрожающей, как того боялись.
Новый генерал-губернатор, в противовес прежнему, недоступному, проявлял, по возможности, предельный демократизм. К примеру, непременно посещал все элитные мероприятия — балы, рауты, званые обеды. Утром и днем принимал всяких начальников, беседовал, главным образом, задавая вопросы и внимательно всех выслушивая. Между тем, сопровождавшие его молодые сотрудники-секретари штудировали накопленную документацию. Ночами в доме генерал-губернатора не погасал свет. И любопытные могли видеть тень царского наместника на занавеске.
В Томске штат секретарей пополнился еще одним. Уже самый первый доклад Батенькова о состоянии сибирских путей сообщения заинтересовал Сперанского. Генерал-губернатор поручил ему продолжить обзор состояния дел, предложить программу выхода из кризисных, зачастую нарочито запутанных проблем сибирской жизни. Навел справки, тщательно прощупал в разговорах и поведении в быту. Убедился: честен до фанатизма.
Зачисленный в состав генерал-губернаторского рабочего штаба, Батеньков отправляется с ними в Иркутскую губернию, где и творились главные безобразия.
Огромная территория Восточной Сибири (куда входили и еще едва изведанные дальневосточные земли, и весь Север), освещаемая скудными лучами петербургского светила, была отдана Пестелем на откуп гражданскому губернатору Трескину и трем его подчиненным — урядникам Лоскутову, Волошину и Геденштрому.
О Трескине весьма наблюдательный свидетель (Эразм Стогов, тогда моряк, в дальнейшем жандармский офицер губернского уровня, служил вдалеке от Сибири, после отставки — предприниматель) справедливо полагал, что власть его была даже большая, чем та, которой обладал Наполеон, — император французов управлял страной сообразно с законами, тогда как в Восточной Сибири закон и Трескин были синонимы, вернее «есть только Трескин, а закон — далеко, далеко...»
Самой одиозной личностью среди всех был, пожалуй, Лоскутов. Этот персонаж практиковал коллективные порки целых поселений. Их жители от мала до велика и мужики и бабы, встречали чиновного садиста стоя на коленях и готовясь к мученической смерти. «Бесспорно, что с ссыльными строгость была необходима, но она перешла у него в бесчеловечную, лютую жестокость, которая обратилась в привычку и даже в наслаждение. [Лоскутов, всегда мрачный и грозный, делался еще мрачнее и суровее, когда долго не видел крови, не слышал стонов. Развеселялся, когда кровавые ручьи и лужи обагряли землю и стоны наполняли воздух. Никакая жалость не проникала в его железное сердце. Во время сильнейших истязаний, которые едва могла выносить натура человеческая, он кричал неистовым голосом людоеда: «Катай его, нечестивца!» (Исай Калашников. «Записки иркутского жителя», 1862).]
Но интересней остальных, и это нам еще понадобится в дальнейшем рассказе, был, безусловно, Матвей Матвеевич Геденштром. Закончив, ни много, ни мало, один из лучших университетов Европы в Дерпте, он взял на себя вину какого-то нашкодившего вельможи, подвергся опале и был направлен на службу к берегам Ледовитого океана. Вместо того, чтоб там сгинуть, Матвей Матвеич объездил все побережье, открыл и описал доселе абсолютно неизведанные пространства, в том числе Верхоянские тундры и Новосибирские острова. Ему принадлежит пальма первенства в освоении неслыханного богатства — запасов мамонтовой кости, которой его путь на Крайнем Севере был буквально усыпан. Разумеется, и «мягкое золото» — драгоценная пушнина — поступало в руки урядника за гроши либо за толику спирта...
Но сочинение Геденштрома «Отрывки о Сибири» (СПб, 1830), поставившее Матвея Матвеича в ряды полярных исследователей, просто великолепно...
Геденштром обосновался в Устьянске, крайней точке обитаемой суши — несколько юрт, разбросанных по тундре, в 500-х верстах от Верхоянска, 50-ти — от впадения реки Яны в океан. Там и жил, один с работниками якутами, в начале мая переезжая на острова, где проводил лето в искании мамонтовой кости. Но, кроме повсюду рассеянных останков мамонтов, попадались и головы животных, менее известных науке. Занесено в «Отрывки»: «Первая, величиною несколько больше оленьей головы; зубы животного травоядного. Главное отличие составляют рога. Они покрывают всю голову чрезвычайно толстым пластом, разделяющимся вдоль головы узким промежутком до самого черепа. Нисходя по бокам постепенно, они становятся уже, и, не дошед шеи, загибаются кверьху коротким острием. Всего удивительнее состав сего рога: цветом желтый, с прожилками бурожелтыми. Отпиленный рог по виду трудно распознать от корня карельской березы. Я имею такую голову, но, к сожалению, размытую и поврежденную водою; также один кусок отпиленного рога. Целую голову, хорошо сохранившуюся, я видел в Устьянске у купца Горохова; по моему совету представил он чрез меня в 1809 году государю императору и получил в награду золотую медаль на алой ленте».
Мы намеренно столь пространно цитируем здесь Геденштрома. И он, и упомянутый Горохов впоследствии сыграли, каждый по-своему, добрую роль в судьбе Батенькова.
Отменно складывалась и личная жизнь Матвея Матвеича. Деньги к нему текли не рекой — потоками. Тот же Калашников пишет: «По приезде в Иркутск, Геденштром был определен верхнеудинским исправником. Здесь он женился на прекрасной девушке, разбогател, как Крез, и катался, как сыр в масле, не зная счету в деньгах, в прямом смысле этого слова. Сказывали, что, принимая в казначействе деньги на покупку хлеба для запасных магазинов, он никогда не считал их, и что, пользуясь его небрежностию, какой-то благородный казначей недодал ему 15 тысяч рублей ассигнациями. Другой пришел бы от этого а отчаяние, но Геденштрому в тогдашнее время это ровно ничего не значило. Он махнул рукой — и оставил дело без всяких изысканий. Это время был апогей его земного счастия. Молод, богат, обладающий прекрасной женой — чего было ему желать еще большего?»
Всех троих вместе с Трескиным, присмотревшись, Сперанский уволил за взятки и иные злоупотребления. Всем, включая Геденштрома, велел расплатиться с обиженными (тот же автор).
«Сибирское учреждение»
...В показаниях Батенькова на следствии (1826) задет был и Геденштром. «Я окончил три поручения (Сперанского. — Б. Т.): проект укрепления берега р. Ангары, обозрение Кяхтинской границы и изыскание путей вокруг Байкала. Во время сих поездок познакомился с Геденштромом, известным по своему путешествию в Ледовитом море, но он вскоре отставлен был Сперанским и предан следствию. ... Я вышел из круга приезжих и не мог заниматься делами по жестокой болезни. Сверх того, очень сблизился с отрешенным от должности Геденштромом по родству его с нашим доктором Албертом и переехал к ним в дом. Сие не понравилось Сперанскому до того, что он меня почти оставил, не взял с собою в Кяхту и Нерчинск, и я едва мог поправить свои к нему отношения, чтоб хотя он отвез меня обратно в Тобольск».
Впрочем, до размолвки Батеньков успел подготовить основательные документы, использованные потом для составления общего устава — «Сибирского учреждения». Предлагаемое (и принятое) законодательство касалось следующих «предметов»: «1) о сухопутных сообщениях; 2) об учреждении этапов; 3) о ссыльных; 4) об инородцах; 5) о сибирских казаках; 6) о занятии Киргизской степи Средней орды; 7) о приведении в известность земель Сибири». Кажется, ничего не было упущено. Осуществление на практике исследования земель Сибири началось, как мы видели, без промедления.
 |
| А.А. Аракчеев |
Сперанский сердился недолго. В Кяхту не взял, зато взял в Петербург, приблизил, сделал правой рукой и, вот парадокс, определил одновременно и к своему антиподу Аракчееву, возглавлявшему Сибирский комитет. У графа, ближайшего сподвижника, можно сказать, наперсника государя Александра Павловича, Батеньков выполнял строительные работы: изыскивал материалы, руководил возведением разных сооружений. Аракчеев благоволил к нему, сажал с собой за обеденный стол. Известен случай, когда на обед приглашен был царский осведомитель Шервуд, в ту пору уже шпионивший за тайными обществами будущих возмутителей спокойствия. От общения с инженером Шервуду стало не по себе: Батеньков, человек большого ума, начал его пристрастно расспрашивать, тотчас заподозрив в нем соглядатая.
В военных поселениях Аракчеева царил идеальный порядок, на ровных улочках красовались одинаковые, раскрашенные, как на картинке, домики. Солдаты, наряду с обучением шагистике и ружейным приемам, занимались сельским хозяйством и свободными были только для короткого, и то под надзором командиров, сна. Им разрешали жениться, причем пары подбирались по прихоти начальства, однако детей рожать полагалось строго по регламенту, в специально отведенные сроки... Из наказаний в полном ходу были без ограничения розги, батоги, шпицрутены.
Батенькову все прелести режима аракчеевских поселений вскоре приелись. Окончательно к расставанию с аракчеевщиной подтолкнуло назначение к нему прямым начальником въедливого придиры Клейнмихеля, прославленного разоблачительным стихотворением Некрасова «Железная дорога»
(— Папаша, кто строил эту дорогу? — Граф Петр Андреевич Клейнмихель, душенька. ...Труд этот, Ваня, был страшно громаден, не по плечу одному...).
Распря с достойным сподвижником Аракчеева имела почти те же корни, что и прежняя, в Томске. Тяжкий труд аракчеевских военных поселенцев приносил значительный доход, в руках у графа оказывался многомиллионный капитал, якобы накопленный без помощи государства. Однако Батеньков на следствии показал, что это одни сказки: только государственные средства — в земле, угодьях, людях, займах — способствуют процветанию рабовладельческого предприятия.
Второй вывод, сделанный Батеньковым и предложенный им для осведомления декабрьских заговорщиков: военные поселенцы в случае перемены власти — готовые кандидаты в бойцы национальной гвардии.
(Окончание в № 47)
стр. 12-13
|
