ПРОБЛЕМЫ НАУКИ В РОССИИ
НА СТРАНИЦАХ ЗАРУБЕЖНОГО ЖУРНАЛА
"The Economist", ноябрь 97.
Перевела С.Князева, специально для "НВС".
АЛМАЗЫ СРЕДИ ЩЕБНЯ
Российская наука находится в безнадежно плачевном положении и
ужасающе дезорганизована. А ведь при должном к ней отношении она
могла быть одним из главнейших активов страны.
На черной доске в центральной пультовой Института ядерной физики
им. Г.И.Будкера записаны не уравнения и не результаты вчерашних
экспериментов. На доске небрежная надпись: "Сотрудники института
копают картошку в четверг, будет грузовик для вывоза урожая".
Сотрудники Института ядерной физики, как и большинства других
институтов Академгородка, расположенного неподалеку от
Новосибирска, на полпути от Москвы до Владивостока, работают на
садовых участках, чтобы обеспечить себя пропитанием на будущую
зиму. Из всех культур здесь обычно выбирают картофель, который,
как учат в школе, содержит больше калорий на квадратный метр, чем
другие овощи.
Кроме картофеля, Институт ядерной физики выживает главным образом
благодаря прозорливости своего основателя Герша Будкера, имя
которого теперь носит институт. Хотя он сам занимался
исследованиями в достаточно абстрактной области физики
элементарных частиц, почти с самого начала Будкер настаивал на
том, чтобы сотрудники его института искали дополнительные
источники дохода. Институт Будкера начал с того, что стал
использовать инжекторы для облучения пшеницы (чтобы убить
вредителей), изоляции электропроводки (чтобы повысить
термоустойчивость и электрическое сопротивление), и даже
источники воды (чтобы разбить длинные молекулы химических
загрязнителей).
С тех пор институт разросся, развивая такие направления, как
малодозные рентгенустановки для медицинской диагностики. По
словам заместителя директора ИЯФ Эдуарда Круглякова, половину
поступлений институт получает за счет коммерческой деятельности.
Правда, у института есть проблемы с расширением зарубежной
клиентуры, так как в оборудовании по--прежнему используется
слишком много низкокачественных российских комплектующих.
Эта статья о безвыходных тупиках и способах выхода из тупиковых
ситуаций, о незавидном положении, в котором сейчас находится
российская наука, и как из него выбраться. Российская наука,
существующая за счет государственных дотаций (до недавнего
времени другой и не было), сейчас находится на голодной диете.
Хотя руководители государства, получившие в наследство большую
часть научной инфраструктуры Советского Союза, гордятся
российской наукой и согласны с тем, что развитие науки
способствует экономическому росту, у них нет денег на реальную
поддержку науки. В результате такой диеты, российская наука
сильно исхудала. Время покажет -- выйдет ли она из этого процесса
более бодрой и здоровой, а также более способной прийти на помощь
своей стране.
СОБЛЮДЕНИЕ ДИЕТЫ
Министр науки РФ Владимир Фортов полон оптимизма. По его словам,
в следующем году наука получит вдвое больше денег, чем в текущем
году.
Означает ли это, что возрастет доля науки в федеральном бюджете?
Нет, отвергает он это абсурдное заблуждение и поясняет. До сих
пор существовала бездна между сказочным миром российского бюджета
и реальностью: в 1996 г. реально была выплачена лишь одна треть
средств, выделенных на науку. В этом году, по--видимому, будет
выплачено 60 % (частично благодаря пресловутому "секвестру": в
середине финансового года правительство решило пересмотреть свои
обещания, и теперь сможет выполнить большую часть бюджета).
Господин Фортов утверждает, что в следующем году наука получит
все 100%.
Такие обещания даются каждый год, поэтому, если они осуществятся
на деле, это будет нечто из ряда вон выходящее. Но даже при
условии полной выплаты бюджетное финансирование недостаточно
велико для того, чтобы содержать существующую структуру. При
коммунистах или, как кратко говорят русские, "раньше",
Министерство обороны финансировало почти три четверти научных
исследований, включая большую долю фундаментальных исследований,
связь которых с военным потенциалом страны было подчас довольно
трудно проследить. Сейчас сильно урезанный бюджет Министерства
обороны позволяет ему оплачивать только самые необходимые расходы
по содержанию военных сооружений. <...>
До 1991 г. в России было около 4500 научно--исследовательских и
проектно--конструкторских институтов. Приблизительно 550 из них
принадлежали к престижной Академии наук и работали
преимущественно в области фундаментальных исследований.
Остальные, "отраслевые" институты, конструкторские бюро, полевые
стационары и т.д. -- принадлежали разным министерствам. Их
исследования носили более прикладной характер, подобно тем, что в
условиях капиталистической системы проводит преимущественно
частный сектор. С 1991 г. было приватизировано 1100 отраслевых
институтов. Государству это позволило снять с себя заботы об их
финансировании, хотя это решение было достаточно жестоким по
отношению к этим институтам, поскольку у большинства из них нет
никакой надежды на выживание в условиях рыночной экономики.
А государство стало больше заботиться об оставшихся. За последние
несколько лет 60 ведущих научных институтов были объявлены
"государственными научными центрами" (ГНЦ), что гарантировало им
увеличение финансирования и увеличивало их шансы на получение
большей части из обещанных средств. Но и для этих избранных жизнь
сложна и становится все сложнее из--за абсурдности российской
бюрократии. Например, Герман Загайнов, возглавляющий Национальную
ассоциацию ГНЦ, недавно потратил четыре месяца, пытаясь замкнуть
круг неоплаченных счетов и невыплаченных налогов центров и
долгами государства центрам. (Это удалось ему лишь частично).
В дополнение к институтам--фаворитам, в последние годы
правительство выбрало 41 приоритетное направление для научных
исследований и разработок. В этот список входят физика высоких
энергий, термоядерный синтез, высокотемпературная
сверхпроводимость, генетика, биотехнологии, изучение космоса,
экологически приемлемые технологии для энергетики и
промышленности, "машины и промышленность будущего". Однако этот
список скорее похож на список областей, которые Россия хотела бы
застолбить, чем практическая программа промышленного роста
страны, переживающей серьезные трудности. Тем более, что средств,
выделенных на эти фантазии (около 4 % бюджетного финансирования
науки) не на многое хватит.
НА ОСНОВАНИИ ЭКСПЕРТНОЙ ОЦЕНКИ
Описанные выше нововведения не затрагивают более глубинные
дефекты советской научной машины. В этом секторе занято в пять
раз больше работающих, чем необходимо, поэтому, несмотря на
двойное сокращение, здесь все еще наблюдается избыток персонала.
Новое российское правительство сделало первую попытку решить эту
проблему в 1992 г.: было предложено не распределять деньги по
институтам, а выделять их прямо тем исполнителям, кто может их
использовать наилучшим образом.
Решение о том, кто те люди, которым следует выделять деньги,
принималось на основе экспертной оценки -- идея, также
заимствованная с Запада. Вполне разумное требование: заявки на
проведение исследований (а также на опубликование академических
статей) должны получить одобрение группы анонимных экспертов. Эта
система была привнесена в Россию в 1992 г. Международным научным
фондом Джорджа Сороса, одной из организаций, оказывавших
поддержку российской науке. Использовав опыт организации фонда
Сороса, в том же году российское правительство создало по образу
и подобию Национального научного фонда США Российский фонд
фундаментальных исследований (РФФИ) для выделения грантов на
основе экспертной оценки.
Теоретически, экспертная оценка должна оказывать благотворное
влияние: исследования идут, хорошие специалисты продолжают
работать; вероятность получения финансирования напрямую связана с
научной производительностью (что раньше не практиковалось), а
непродуктивные ученые отсеиваются. Конечно, РФФИ далек от идеала.
По словам одного "эксперта" РФФИ, на оценку 35 заявок ему обычно
дают одну неделю и платят 20 тысяч рублей за каждую
отрецензированную заявку. Другой недостаток экспертной оценки --
это, что у экспертов могут быть свои "любимчики" -- это особенно
опасно в России, которой еще только предстоит полностью
освободиться от своей политизированности.
Однако кавалерийский подход к оценке заявок не главный недостаток
РФФИ. Главная проблема -- фонд имеет в своем распоряжении лишь 6%
всех средств, выделяемых на науку. Для сравнения, в Америке
около 90% гражданских исследований финансируется организациями,
использующими экспертизу. Хотя все большая часть российского
научного бюджета, например, "приоритетные направления",
становится открытой для конкуренции, не везде практикуется
одинаковая тщательность при рассмотрении заявок. Вся структура
все еще очень сильно перекошена в сторону централизации.
Доля РФФИ так невелика, потому что 25% средств, выделяемых на
науку, идет на поддержку многочисленных институтов Академии наук,
которая остается главным бастионом прошлого. Многие ученые и
политики давно пытаются заставить Академию закрыть некоторые
наименее успешно работающие центры. До сих пор Академия
решительно сопротивлялась любым попыткам вмешательства в свои
дела. Министр Фортов -- из Академии наук, и поэтому, видимо,
имеет там некоторое влияние (хотя некоторые утверждают, что это
Академия имеет влияние на него). В следующем году Академия тоже
начнет вводить конкурсный подход, но она не будет использовать
экспертную оценку и ее доля в общей сумме, выделяемой на науку,
останется неизменной.
Большинство западных специалистов (да и многие российские,
включая Михаила Глубоковского, председателя Подкомитета Думы по
науке и технике) согласны с тем, что необходимо шире применять
экспертизу. В противном случае, хорошие ученые будут продолжать
покидать науку в поисках лучшей доли. Л.Гохберг из
статистического центра Миннауки утверждает, что только 2500
человек уехали за границу навсегда, в несколько раз больше ученых
работают за рубежом по временным контрактам. Однако, как
полагают, это самые лучшие ученые. Да и средний возраст тех, кто
остался в стране, выше, что означает, что уехавшие не только
лучше, но и моложе своих коллег. Этот факт вызывает большое
беспокойство.
Конечно, постоянный отток лучших сотрудников из институтов -- это
проблема. Но их временный отъезд может иметь положительный
эффект, поскольку они вступают в контакт с зарубежными учеными и
работают в лабораториях, оснащенных передовым оборудованием.
Неподалеку от Института ядерной физики в новосибирском
Академгородке расположен Институт цитологии и генетики (ИЦиГ). Он
появился здесь в год создания городка, в 1957 году. Благодаря
своей удаленности от Москвы, Академгородок был местом
относительной свободы. В то время лжегенетик Трофим Лысенко и его
приближенные все еще имели влияние на советскую эволюционистскую
теорию, поэтому Николай Дубинин собрал цвет ортодоксальных
генетиков и увез их на восток, чтобы они могли здесь продолжить
свою работу.
По словам Владимира Шумного, директора ИЦиГ, примерно четверть
ученых, числящихся в штате института, находятся за пределами
страны. Однако половина из них выехали за границу не на
постоянное место жительства, а для работы над совместными
проектами института с различными зарубежными организациями. Эти
сотрудники обеспечивают четверть поступлений в бюджет ИЦиГ.
Поскольку институт создавался как советский центр ортодоксальной
генетики, его исследования охватывают широкий спектр научных
проблем и по многим из них уже установлены контакты с зарубежными
учеными. И все же проф. Шумный считает, что у института есть еще
нереализованный потенциал для проведения совместных исследований
по международным проектам.
В Институте катализа им. Г.К.Борескова сотрудничество с Западом
воспринимают с еще большим энтузиазмом. Когда бюджетное
финансирование института стало стремительно сокращаться,
руководство института установило контрактную надбавку к зарплате
300 лучшим из 1000 сотрудников. Но у этого института есть
преимущество, обусловленное его специализацией: научные области,
в которых работает институт, менее абстрактны, чем у большинства
его соседей. Кроме того, в химической промышленности даже
небольшое усовершенствование одного широко используемого процесса
(например, в результате использования новых катализаторов) может
принести большую прибыль.
Институт катализа -- классический пример советской тенденции
отождествлять масштабность с успехом. Институт был создан для
изучения всех известных человечеству катализаторов, хотя у
большинства крупных советских химических заводов уже были свои
собственные мини--институты. Поэтому на первом этапе
существования, институт проводил свои исследования практически в
вакууме.
К счастью, в 1970 г. рядом был построен химический завод, и
институт был прикреплен к нему. Теперь институт и завод --
партнеры, их связывает сотрудничество в рамках нескольких
контрактов и лицензий. Кроме того, уже в 1987 г. институт получил
право вести переговоры о заключении контрактов с зарубежными
фирмами от своего имени. По словам заместителя директора
института Сергея Кильдяшева, сейчас бюджет наполовину состоит из
поступлений в иностранной валюте.
И все же ни один из институтов новосибирского Академгородка
нельзя назвать процветающим. Каждый потерял часть своих
сотрудников. У всех институтов, несмотря на новые коммерческие
источники дохода, значительно меньше денег, чем раньше. Но у них
есть потенциал для процветания. Они начали адаптироваться:
развивать те преимущества, которые им достались от советских
времен, и использовать их в рыночной экономике. Не каждого ждет
успех, в рыночных условиях выживут не все. Некоторым была
протянута рука помощи с Запада -- больше из страха, чем из
благотворительности.
НЕ ВВЕДИ ИХ В ИСКУШЕНИЕ
Центр вирусологии и биотехнологий "Вектор", расположенный в
поселке Кольцово, еще одном небольшом городке--спутнике
Новосибирска, раньше был главным звеном программ разработки
бактериологического оружия и полностью зависел от
военно--промышленного комплекса, не мог потратить без
согласования с ним ни рубля. А теперь денег у ВПК нет.
РНЦ "Курчатовский институт" в Москве находится в столь же
плачевном положении. Известный своей коллекцией ядерных
реакторов, старейшему из которых полвека, институт расположен
всего в десяти километрах от Кремля и у него нет денег, чтобы
обеспечить реакторам надлежащее содержание. Кроме того, для
других стран и для самой России представляет опасность тот факт,
что оба центра, как многие другие в России, не могут платить
своим сотрудникам достойное жалование.
Опасаясь, что, когда настанут тяжелые времена, российские
специалисты в области оружия массового уничтожения продадут свои
знания или материалы Ливии, Ираку или какой--то другой стране,
Япония, Америка и ряд европейских стран создали Международный
научно--технический центр (МНТЦ) в Москве. В 1994 г. этот центр
начал финансировать проекты, способствующие переориентации ученых
на мирную тематику. На финансирование проектов уже истрачено 145
миллионов долларов. Ученые "Вектора" и "Курчатовского института"
тоже в числе получателей грантов.
В чем же состоит вклад МНТЦ в спасение мира? Изучение результатов
деятельности МНТЦ за 1996 г., проводившееся Национальным научным
советом США, показало, что гранты МНТЦ позволили многим
российским специалистам в области оружия массового уничтожения
остаться на своих рабочих местах и проводить исследования уже не
по оборонной тематике. Но с другой стороны, размер грантов не
удержал бы того, кто решил бы продать военные секреты, поскольку
в этом случае он получил бы гораздо больше.
Неудивительно, что время от времени проскальзывают обрывочные
сообщения о подобных попытках: небольшие партии урания или
плутония, обнаруженные в различных странах; группа
ученых--ядерщиков, арестованных в аэропорту при попытке вылета в
Северную Корею и т.п. Поэтому трудно сказать, действительно ли
МНТЦ способен предупредить подобные случаи. Однако, МНТЦ реально
способствует развитию коммерческой деятельности и совместных
международных предприятий, направленных на достижение мирных
целей, что помогает обоим институтам удержаться на плаву.
На 80% поступления в бюджет "Вектора" обеспечены коммерческими
контрактами, большей частью за разработку лекарств (для
сравнения, субсидии МНТЦ составляют только 1%). Кроме того,
"Вектор" выполняет заказы российского правительства, такие как
тесты для диагностики СПИДа и гепатита (хотя выплаты часто
запаздывают на полгода). Директор "Вектора" Лев Сандахчиев,
говорит, что больше всего его беспокоит не выживание "Вектора", а
сохранение его потенциала в области фундаментальных исследований.
В этом он надеется не на правительство или МНТЦ, а -- как многие
институты Академгородка -- на международное сотрудничество (в
данном случае, в исследовании инфекционных заболеваний).
Благодаря появлению вирусов, устойчивых к антибиотикам, и
возвращению таких заболеваний, как холера, это перспективная
область. <...>
МЫ МОЛОДЫ, У НАС СВОБОДНЫЙ РЫНОК
Приспособляемость, как показывают эти примеры, имеет
исключительно важное значение для выживания в России. К
сожалению, это качества пока еще недостаточно развито. Хотя
отдельные ученые охотно пробуют свои коммерческие инстинкты,
российская наука в целом продолжает руководствоваться интересами
производителя, а не потребителя.
Причины этого явления заложены в самой системе советской науки.
Несмотря на свою убежденность в том, что наука должна вносить
вклад в экономику страны, коммунистическое руководство соблюдало
строгое разграничение между фундаментальной и прикладной наукой.
Как и во многих других сферах, преобладала командная система.
Фундаментальная наука, прикладная наука и промышленность получали
заказ сверху, а не друг от друга, взаимодействуя на коммерческой
основе.
Это означало, что между заводами не было конкуренции, не было
стимулов работать более эффективно. Инновации не поощрялись.
(Заместитель директора Института катализа Кильдяшев рассказал
нам, что наиболее типичным заказом из Москвы было воспроизведение
западных катализаторов: "Заказ считался невыполненным, если нам
удавалось получить не точно такой же, а в пять раз более
эффективный катализатор".) В результате, слишком слабо развита
цепочка от получения новых идей в лабораториях до превращения их
в новый рыночный продукт. Сейчас это затрудняет, например,
внедрение результатов исследований по "приоритетным направлениям"
в практику.
Изменить это -- значит изменить многое. Во--первых, при
современной немощности российской экономики многие фирмы не могут
позволить себе начать поиск новых продуктов. Во--вторых,
сформировавшееся у россиян и иностранцев предубеждение против
любого товара с надписью "Сделано в России" не стимулирует
инновации. Третье и, может быть, самое важное -- в России пока не
работают неотъемлемо присущие капитализму и способствующие
расцвету инноваций венчурный капитал, дифференциация налогов для
инвесторов и закон об интеллектуальной собственности.
Поэтому часто инициатива принадлежит иностранцам, которые
вызывают негодование тех, кому предстоит выполнять основной объем
работ. Поскольку патентование дорого и россияне плохо разбираются
в таких тонкостях, как соглашение о правах интеллектуальной
собственности, по статистике Гохберга, контракты с зарубежными
фирмами представляют собой чаще всего не лицензионные соглашения,
а контракты, в которых россияне выступают в качестве
соисполнителей. Это прекрасно на стадии научных исследований и
разработок, но после их завершения и внедрения в производство вся
выгода достается зарубежной компании. Неудивительно, что
распространено мнение, что зарубежные инвесторы "воруют"
российские знания.
Человеку в московском метро можно простить сомнение в том, стоит
ли сохранять финансирование науки даже в сокращенных размерах.
Видимо стоит. Сергей Капица, один из известных физиков страны (и
время от времени ведущий единственной научно--популярной
телепрограммы), напоминает, что проведение фундаментальных
исследований обходится дешевле, чем прикладные исследования и
разработка новой продукции; и, наоборот, требуется значительно
больше времени, чтобы создать традицию в фундаментальной науке,
чем создать новую технологию или продукт. Азиатские страны,
совершившие экономический провыв, быстро создали
высокотехнологическую базу, но они не могут похвалиться
достижениями своих ученых. Когда экономика России адаптируется,
если это произойдет, у нее будет своя научная база.
В конце концов, если все пойдет хорошо, старые структуры
разрушатся и им на смену придут новые. Но разрушения приносят
много боли и страданий. Профессор Капица рассказал нам о целом
поколении российских ученых и инженеров, которым уже слишком
поздно сниматься с насиженных мест и резко менять свою жизнь, но
еще рано удаляться на заслуженный отдых -- для них этот
переходный период наиболее труден. Среди них сотрудники ранее
мощных научных центров, которые медленно угасают, рабочие
простаивающих заводов и все население закрытых городов, созданных
при одном предприятии, работавшем на оборонную отрасль. Он
сравнивает происходящее с тем, что испытало целое поколение
русских крепостных после отмены крепостного права в XIX веке.
Прожив всю жизнь в узах рабства, не так просто привыкнуть к
свободе.
стр.
|
