НЕ МОНЕГАСК, НО ОЧЕНЬ СЧАСТЛИВ
Стипендиат министерства высшего образования и науки Франции
молодой сибирский ученый-геофизик Иван Кулаков целый год (ноябрь
1996 -- ноябрь 1997 гг.) работал в Океанографической обсерватории
Вильфранша на берегу Средиземного моря. В Институт геофизики СО
РАН он представил свою "французскую" научную работу, а для
картинной галереи Дома ученых Новосибирского научного центра --
новую серию живописных работ. Часть из них экспонировалась на его
персональной выставке, которая, кстати, была открыта и в
новогодние дни. Многие знают Ивана Кулакова как прекрасного
рисовальщика. На этот раз он отдает предпочтение живописи.
По просьбе нашего корреспондента Галины ШПАК художник и ученый
Иван КУЛАКОВ рассказывает о своих путешествиях, творческой
работе, неожиданных встречах и приключениях во Франции.
-- В прошлом году мне посчастливилось жить в Вильфранше-сюр-Мэр,
маленьком старинном городке на берегу Средиземного моря,
расположенного между Монако и Ниццей. Великолепные пляжи,
привлекающие туристов со всего мира, снежные горы, подступающие к
морю, атмосфера старинных улочек, мягкое, теплое солнце, которое
светит 300 дней в году, присутствие повсюду следов великих
художников, поэтов, артистов, -- все это создавало впечатление
рая. Несмотря на столь "экстремальные" условия, мне удавалось и
работать. Работать очень интенсивно и продуктивно. Оказался я во
Франции, благодаря стипендии, предоставленной мне французским
министерством высшего образования и науки. Работал я в
Океанографической обсерватории, расположенной прямо на берегу
моря. Эта обсерватория была образована в начале века русскими
биологами Тригубовым и Коротневым. Причем для этого использовали
здание военной тюрьмы, которая была также построена русскими для
военно-морской базы, дислоцированной в Вильфранше в прошлом веке.
Память о русских там хранят с величайшей гордостью. Во время
моего пребывания там, мэрия Вильфранша организовала, по крайней
мере, три или четыре мероприятия, посвященных русским. Я оказался
первым русским, работающим в обсерватории со времен ее основания.
Поэтому меня приглашали на все мероприятия, связанные с Россией,
и я имел счастье познакомиться там со многими интересными людьми.
Во Франции я занимался тем, что исследовал глубинную структуру
мантии под южной Сибирью (на глубинах от 100 до 700 км),
используя свой алгоритм томографической инверсии времен пробега
сейсмических волн от землетрясений. По этим результатам можно
делать определенные выводы о закономерностях геодинамического
развития региона, исследовать причины возникновения напряжений и
деформаций в литосфере. Почему я этим занимался на Лазурном
берегу Франции, не знаю. Я об этом особо не задумывался. Главное,
что мне исправно платили мою зарплату, а я честно изучал мантию
Сибири в течение моего рабочего дня с 8 утра до 8 вечера... А
потом...
Потом начинается другая жизнь. Жизнь художника. Я бегу к себе
домой, выпиваю литр горячего чая с бутербродами, включаю музыку и
принимаюсь за холсты. Усталость, боль в глазах и в голове,
накопившаяся от многочасового сидения за компьютером, постепенно
проходит, и я начинаю чувствовать себя счастливейшим человеком,
одаренным своим Ангелом. Это счастье -- делать то, что нравится
самому. Счастье видеть, как из под твоей руки выходят линии и
образы, которые ты даже не мог представить заранее, которые
гораздо интереснее, глубже и умнее, чем идеи, которые могут
родиться в моей примитивной технократической голове. Я гляжу на
свои картины, которые только что создал, и не верю, что это мое.
Как объяснить то, что я, создатель этих картин, способен
обнаружить в них много нового, глубокого смысла, о котором я
никогда не думал ранее, но именно это складывает главную суть
произведения? Порой, когда я начинаю свою работу, у меня есть в
голове какой-то сюжет.. очевидно, не очень интересный, не очень
глубокий. Но как только я касаюсь кистью холста, вдруг начинаю
чувствовать, что кто-то берет мою руку и не позволяет мне делать
то, что я хочу. Часто я оказываюсь как в тумане, и когда выхожу
из него, мне остается только удивляться и восхищаться тем, что я
(Он) только что сделал. Каждая картина -- это импровизация, это
порыв души, сердца, эмоций. Именно поэтому я никогда не делаю
эскизов, не повторяю одни и те же сюжеты, не делаю копий. Даже,
когда припирают обстоятельства, и я пытаюсь повторить для продажи
какие-нибудь свои старые работы, каждый раз я убеждаюсь, что это
абсолютно невозможно -- ничего не получается. Надо не думать о
сделанном, надо делать новое, надо искать, надо быть в постоянном
напряжении, а не останавливаться на каких-то удачных приемах,
техниках, сюжетах.
Мое искусство -- это целый мир для меня, это страсть, это жизнь.
В этом мире я чувствую себя королем, чувствую себя счастливым.
Дело, конечно, не в выставках, не в их успехе, не в публикациях в
прессе, и не в передачах по ТВ, не в количестве проданных картин.
Порой мне бывает ужасно грустно продавать картину какому-нибудь
типу, который мне не симпатичен. В то же время я с легкостью
расстаюсь с картиной для хорошего человека. Запросто могу ему эту
картину подарить.
Первые полгода во Франции я делал судорожные усилия для того,
чтобы организовать где-нибудь выставку. Как у человека
амбициозного, у меня были иллюзии, что стоит мне хоть раз
показать где-нибудь свои работы, так сразу же возникнет очередь с
предложениями купить все картины. Именно поэтому я не жалел
средств на саморекламу. Один раз устроил даже вернисаж в своей
собственной квартире (в двух маленьких комнатках и в маленьком
садике -- получилось вполне уютно и по-домашнему). Напечатал
цветные приглашения, разослал их местному бомонду, поставил
софиты, приготовил очень богатое угощение (вплоть до красной
икры), пригласил для помощи самых симпатичных девочек
Вильфранша... и что же? Народ искренне оценил богатство буфета,
красоту девочек, все прекрасно провели время... и мирно разошлись
по домам, оставив меня разоренным среди объедков и грязной
посуды. Тогда я впервые понял, что французы смотрят не на
картину, но на подпись на картине. Для них не важно что они
покупают, важно - кого. Только после полугода моего пребывания
мне удалось сделать первую официальную выставку, о которой
написали в газете. После этого стало гораздо проще разговаривать.
Пошли новые выставки, появились новые статьи, следом - новые
предложения, новые выставки, статьи... И только под конец моего
пребывания, видя довольно приличный прессбук, народ начал
потихоньку выкладывать деньги за мои картины. В последние месяцы
я стал чувствовать, что худо-бедно на картинах смог бы прожить.
Надо сказать, что во Франции не так много художников, которые
живут своим творчеством. Я все-таки умело пользовался своей
сибирской экзотичностью: обо мне журналисты писали с большим
удовольствием.
Одна из моих выставок проходила в Авиньоне, в одном довольно
крупном театре. Началось все с того, что проезжая однажды этот
город, в одном магазинчике я случайно разговорился с одним
скромным служащим, который, как оказалось, является довольно
известным актером в одном из театров Авиньона, а также сам ставит
спектакли. Мы сразу с ним нашли общий язык. Мы оба ведем двойную
жизнь: "огалстученного" служащего в течение рабочего дня и
богемную, артистическую, полную страсти, вдохновения и
переживания, по вечерам. Вдобавок ко всему, он, как оказалось,
был со своими спектаклями в Сибири и влюблен в людей нашего края.
Результатом этой любви явился спектакль по письму Достоевского
брату из сибирской каторги. К этому спектаклю он предложил мне
приурочить мою выставку в его театре. Я с удовольствием
согласился, и мне было очень приятно видеть искренний интерес
авиньонской публики к нашей сибирской теме. Пресса, телевидение
и, конечно, благодарные зрители. Неожиданным для меня оказалось
предложение поучаствовать в этом спектакле. Я начинал действие с
довольно странной мизансцены, где я играл русского дворника,
злого на весь свет, который сметает со сцены горящие свечи,
поливая матом всех окружающих. К счастью, в зале по-русски никто
не понимал, но на зрителей моя импровизация все равно произвела
довольно шокирующее впечатление. После спектакля пошли на
"конспиративную" квартиру директора театра, пили вино, слушали
цыганские романсы, разговаривали об искусстве, о душе... Богема,
продолжающаяся до утра.
Другая выставка проходила в совершенно другой обстановке - под
эгидой мэрии Ниццы, в ассоциации друзей мэра. Довольно странная
получилась акция, которая чуть не стоила мне дружбы многих
близких мне людей. Мэр Ниццы относится к правому флангу
французской политики, с амбициями, сходными с нашей ЛДПР. Все мои
друзья-коллеги, как люди интеллигентные и живущие целиком на
дотациях государства, разумеется придерживаются, как правило,
социалистических позиций и активно борются против мэра, организуя
митинги и демонстрации. Я же, как человек абсолютно аполитичный и
безграмотный в общественном смысле, сам того не желая, попал в
эпицентр политических баталий. Сторонники мэра представляли меня
как великого художника и друга мэра, а левые, возглавляемые моими
приятелями, распространяли довольно резкие петиции о бойкоте
Ивана Кулакова с призывами не смотреть мои картины и не
разговаривать со мной как с человеком мертвым морально. Этой
славой можно было бы гордиться, если бы не очень неприятные
недели изоляции со стороны приятелей, дружбой которых я дорожил.
Я осознал, что недооценил политическую дисциплину и
ответственность французов, чем и поплатился. Потом, правда,
поняв, что сторонники мэра мне нисколько не более симпатичны, чем
его противники, я деликатно покаялся, чем постепенно заслужил
прощение.
В последние месяцы я стал активно входить в мир княжества Монако
благодаря моему другу, живущему там. Монако -- довольно
специфическое образование, которое и страной назвать язык не
поворачивается. Населения там 50--70 тысяч. Коренных же
монегасков не более пяти тысяч. Монегаск, пожалуй, наиболее
престижная национальность в мире. Если ты родился монегаском, то
шансов иметь какие-либо проблемы в жизни у тебя довольно мало.
Престижная работа, жилье за смешные деньги, льготы, стабильное
положение -- все это, практически, гарантировано каждому
монегаску. Стать монегаском невозможно ни за какие деньги. Даже в
случае брака с монегаском после развода национальность эта
теряется. Мечта многих француженок -- стать женой монегаска.
Монако -- типично феодальное общество, где князь обладает
безраздельной властью. Благополучие монегаска напрямую зависит от
его близости к княжескому двору. Несмотря на свой ужасный
снобизм, монегаски с охотой бросаются на всякие интересные
проекты. В отличие от мелкобуржуазной и провинциальной Ниццы с ее
чрезвычайно бюрократизированной мэрией, все дела в Монако
проходят на удивление быстро и просто, чем можно объяснить
процветание этой страны-города.
Именно в Монако у меня будет проходить одна из ближайших больших
выставок, именно там я намерен организовать некоторые акции,
связанные с представлением культурного мира Сибири, которая
ассоциируется там сейчас только как страна холода и ГУЛАГа.
О роли рамки в искусстве
Однажды в музее современного искусства в Ницце мне попалась на
глаза циничная по своей откровенности фраза, написанная на одной
художественной инсталляции: "Проблема искусства -- это всего лишь
проблема рамки. Помести что хочешь в хорошую рамку и это будет
называться искусством". Эта фраза как нельзя лучше иллюстрирует
ситуацию в современном искусстве. Видя утюг и приклеенный к нему
презерватив на стене музея современного искусства,
сноб-искусствовед ахает: "Ах! Какая смелая концепция, как
гениально, как оригинально!!!". Слыша это, все окружающие
начинают вторить ему. Если ты как-нибудь добыл себе имя, ты
можешь делать все что угодно: калякать каракули, распиливать
скрипки, приклеивать флакончики от одеколона или противогазы,
делать конструкции из сломанных автомобилей... Все это,
заключенное в богатую рамку обречено на успех. Ты обречен на
успех. Проблема не в том, чтобы сделать что-нибудь великое, но в
том, чтобы сделать себе имя.
Но я -- как художник -- не могу смириться с таким статусом
современного искусства. Если фраза из музея верна, то искусства
больше нет, оно мертво. Неужели существует только бизнес создания
имени, который заменяет понятие искусства? Надеюсь, что нет.
Надеюсь, что искусство существует несмотря на вездесущую власть
денег и моды. Как существовало оно в полотнах Ван Гога, Гогена,
Тулуз-Лотрека, не признанных своими современниками. Прогуливаясь
по музеям современного искусства и вернисажам, я размышлял -- что
же для меня искусство? "Для меня", так как я считаю, что это
понятие чрезвычайно относительное и у каждого человека оно может
быть свое. Поэтому допускаю, что мои рассуждения могут быть
оценены кем-нибудь резко критически.
Прежде всего, картина для меня не есть обои. Цель искусства не
есть оформление квартиры или офиса. Я гляжу на большинство
абстрактных картин, выставляемых сегодня в большом количестве в
галереях и восхищаюсь ими... как образцом великолепного дизайна,
представляя их в современном интерьере. Но если мы видим удачные
обои, великолепно подходящие под обстановку, не называем же мы их
произведением искусства!
С другой стороны, искусство не есть иллюстрация. Не является оно
и отражением реальности. Для этой цели существуют сегодня гораздо
более совершенные средства: фотография, видео, кино. Быть
оригинальным, как мне кажется, тоже не самоцель искусства. Можно
продолжать изобретать новые концепции, техники, инсталляции, но
это только пополнит огромную кучу "оригинальных" объектов,
заполняющих современные экспозиции. В каждом современном музее вы
наверняка увидите абсолютно белый холст. Ну если не белый, то
тогда черный или красный. Или, скажем, наполовину белый,
наполовину черный... Все это с претензией на оригинальную
концепцию. Все это подано как величайшее произведение. Все это
куплено за громадные деньги.
С третьей стороны, восхищаясь произведениями мастеров Возрождения
или, скажем, импрессионистов, я скептически смотрю, когда
живопись современного художника базируется на приемах из прошлых
эпох. Это мне кажется также нелепым, как писать сегодня музыку в
стиле барокко. Каждая эпоха, каждое время определяет свое
искусство.
Так что же для меня есть искусство? Для меня настоящее искусство
-- это то, что способно забраться в глубинные слои нашей души,
тронуть сердце, расшевелить потаенные чувства. Только не насилием
над персонажами, не игрой на похотливых чувствах зрителя, не
ломанием костей. Всем этим легко потрясти, эпатировать. Не так уж
сложно шокировать человека, заставить его бояться, возбудить его
звериные инстинкты. Гораздо сложнее заставить человека плакать с
доброй улыбкой или смеяться с легкой слезой в глазах. Или,
скажем, завлечь зрителя одной простой линией (или мелодией) в
бешенный водоворот высокой страсти, движений, чувств. Или
заставить думать о глубинных проблемах его существования. Причем,
не на уровне банальных приемов, типа утюга или плакатных
сценариев, позволяющих строить очевидные логические цепочки в
мозгу, но на уровне подсознания, на уровне души.
На снимках -- репродукции с картин И.Кулакова, написанных во
Франции, 1997 г.
стр.
|
