«Наука в Сибири» № 49-50 (2734-2735) 24 декабря 2009 г. МЫ НЕ ЗАБУДЕМ ТЕБЯ... Не стало Галины Антоновны Шпак. Тяжелая болезнь вырвала ее из наших рядов, и к этому очень трудно привыкнуть. Ровно 42 года Галина Антоновна самоотверженно трудилась в газете, ныне именуемой «Наука в Сибири» («За науку в Сибири» — морально устарело). Безусловно, иметь в своем штате эту самобытную, талантливую журналистку сочла бы за честь любая газета. Многие центральные и региональные издания заказывали ей материалы и с удовольствием печатали. Но Галина Антоновна была бесконечно преданна именно научной газете Сибирского отделения. В любую погоду, в самые жестокие морозы она ехала из города в Академгородок, чтобы пойти в институт за очередным материалом, встретиться с автором. Приходила всегда с горящими глазами: «Статья будет — пуля!» Сколько таких «пуль» было отлито ею! Она досконально разбиралась в самых сложных темах и талантливо излагала научные проблемы печатным словом. Г. А. Шпак помогала Сибирскому отделению в популяризации знаний и достижений академических институтов. Член Союза писателей, член Союза журналистов, она не раз была отмечена творческими премиями. Если собрать все ее материалы, опубликованные на страницах нашей научной газеты, получится многотомное собрание сочинений. Ярким, искренним, добрым и отзывчивым человеком была наша дорогая Галина Антоновна. Нам очень плохо без нее сейчас. Конечно, боль со временем притупится. Но помнить мы будем всегда — веселые искорки в ее глазах, когда она, артистка по профессии, рассказывала о тех нестандартных ситуациях, что приключались с ней в командировках, о том, как басом пела любимый романс «Окрасился месяц багрянцем...», как первой устремлялась на помощь... И вспоминать, вспоминать... Коллектив газеты «Наука в Сибири» Коллектив Института горного дела СО РАН глубоко скорбит по поводу кончины Галины Антоновны Шпак Всегда на острие событий, грамотная, прекрасно ориентированная во многих сферах научных исследований, требовательная к себе и к людям, высокоинтеллигентная, творчески одаренная, Галина Антоновна долгое время украшала «Науку в Сибири» своими меткими и злободневными статьями. Много времени посвятила она общению с учеными-горняками, постигая тонкости горной науки, оповещая читателей о наших нелегких проблемах. Светлая память о Галине Антоновне сохранится в сердцах единомышленников и благодарных читателей. Дирекция Института горного дела СО РАН Снег под ногами хрустит светло и звонко, как только что разбившийся хрусталь. Я иду из церкви, где поставила поминальную свечу. А в это самое время мою Галю предают кремации. И от нее, всегда живой и настоящей, всегда готовой воспламениться от осенившей ее идеи, мысли, ассоциации, от неожиданно пришедшего слова, ритма, образа — от такой Галки останется крошечная горстка пепла. Это был ее выбор. Как всегда, она выбрала Огонь. Огонь — но не тление! Пролиты первые слезы, их будет еще много и много, но вместе с тем все явственнее у самого сердца стучится тихий вопрос: а что ты сделал для того, чтобы этого не случилось? Да, против законов природы не пойдешь — но хотя бы еще немножко, хотя бы попробовать успеть сделать для любимого человека что-то главное, важное, на что никогда раньше не хватало времени; а вдруг этого-то — слова, жеста, поступка — как раз и не хватило, чтобы, если не остановить, то, по крайней мере, отодвинуть этот роковой час. Уход близкого, дорогого человека всегда несет в себе урок — для тех, кто остаётся, и делает их лучше. Спасибо, Галя, что напомнила нам эту непреходящую истину. Не устану благодарить тебя за другие уроки, которые мы получали от тебя в жизни, в работе в самой лучшей газете Мира — «За науку в Сибири», где мне посчастливилось познакомиться с крутым и бескомпромиссным стилистом Галиной Антоновной Шпак. Наши сражения на редакционных летучках носили подчас жесточайший характер. В поле зрения нашего неподкупного критика попадало все, что не делало чести ни единственной в ту пору научной газете, ни журналисту, ее представляющему. Температура этих сражений была настолько высока, что наша редакционная машинистка, не видывавшая ничего подобного в тихих райисполкомовских кабинетах, где прежде работала, густо краснела, а ее пылающие недоумением глаза метались из стороны в сторону, с одного спорщика на другого. В конце концов она сбегала в свою рабочую комнату, а когда возвращалась назад, изумление ее было еще более беспредельным: мы, которые полчаса назад готовы были вцепиться друг другу в волосы, весело распивали чаи и были счастливы видеть друг друга. Где бы мне ни приходилось работать в моей непоседливой жизни, лучшей редакции я нигде не нашла. Да я и не искала лучшей. Это как первая любовь. Она — единственная и на всю жизнь, и уже совсем не важно, почему. Я все думала, что вернусь в ту потрясающую атмосферу, которую мы генерировали под неусыпным творческим контролем Гали Шпак, но вернуться в прошлое невозможно, и потому я вместе с Андреем Алябьевым с нетерпением ждала свою Галку — и в Ташкенте, и в Питере, а потом ждали печать этих ее визитов в стихах, в книгах. Она писала: «Стишата лезли со страшной силой. Возможно, импровизации несколько снижают их „весомость“, и уж слишком все это молодо и азартно, но я ничего поделать не могу — молодость так и прёт — ничего себе старушка!» (2007 г.) Какая честь получить только что вышедшие из типографии «600 граммов стихов»: «Я захлопнула свой ХХ век. Работы выше головы, но и стихи пишутся». Уж чего-чего, а работы выше головы у нее было всегда. В наших редких телефонных переговорах в последние месяцы она жаловалась и радовалась одновременно — ее буквально одолевают стихи, не хватает времени их записывать. Стихи словно торопились выйти на белый свет, как бы боясь не успеть. Как она сказала, ей нужно еще два года. Только два года. Целых два года, чтобы сказать что-то последнее, что-то самое важное. Как жаль, как жаль... Ирина Алябьева, сотрудник газеты в 1971—1980 гг. Эпиграф к сборнику «Контрасты» Что можно, что нельзя — какой тебе резон? Ещё какая выдалась эпоха! Кирпичной кладкой закрывают горизонт. Смотри перед собой, — увидишь бога Забытых богом книг — читателя и он, как Пушкин мчится на лихом Пегасе, Пусть нарисованный, чтоб не бросало в сон, Когда светило дневное погаснет. Перекличка Я не знаю, что будет со мной. И, выпрыгивая в неизвестность, Разгораются звезды зимой, И дождями — на нашу окрестность — Звездный дождь, новогодняя блажь Мишуры, заблестели планеты. Кто там прячется в рыцарский плащ? Задрожали на шпаге ответы, И разбились игрушки-шары. В горле холод колючий шампанский, Городские двоились миры, И по улице шепот гигантский, — Запах пихты и елки — сосны. Новогодняя ночь миловидна, Охраняет от взглядов косых, — Город светится, как Леониды. Кубики льда Когда целуют в лоб — я холодею. Душа горит — сознайся: дожила До той поры свободного паденья, — Еще чуть-чуть и догоришь дотла. И никакие царственные речи Меня не тронут, и не восхваляй: «Любовь, любви...» любовью станут реки, Текущие на север. Этот край Большого солнца и больших соблазнов, Слепящих льдов и непроглядной тьмы, Всегда для всех навечно безотказный, Как мир иной, куда боимся мы Уйти совсем и не вернуться больше, Замкнется круг — большой меридиан, Откуда-то возьмется слово божье — Целует Ледовитый океан. Разминая глину Этот свет и его перевертыш, Непонятный, пугающий тот, Гонят кровь, закольцованы версты, — Будь что будет — всемирный потоп, Изверженье вулканов Камчатки, Летний град и большие снега — На сибирской равнине в зачатке Шевельнутся оленьи рога И пробьют леденящую корку, — Обнажится судьба городов, И покатится с горки на горку Эхо прожитых лет и годов. Не скупись на янтарные краски, — Напоследок прощается всё! Я смотрю от Москвы до Аляски — Жизнь идет или падает в сон, — Все равно пробуждается! Что же Мне печалиться? Глина — в руках. Я ногой подтолкну — и восторжен Круг гончарный раскрутит мой прах, И поднимется тело сосуда — Что слепила, — уже обожгла. И доносится звук ниоткуда — В глине скрыта душа божества. Огородное Блажен, кто верует! Блажим, блажим — Высотный огород на собственных балконах. И зеленей, — чем выше этажи, — Укроп и сельдерей и листья патиссонов. Торчит лучок, приправленный свинцом, Висят закрученные усики фасоли — Знай — поливай, не думай ни о чем, И никаких там государственных консолей — Ни срочных-долгосрочных. Сам себе Хозяин-барин на плите крупнопанельной. И удивляешься своей судьбе — Открыть бы кран еще для речки, полной нельмы! Сюжет знакомый? Боже упаси, — Не плагиат, но совпадение деталей. И я стараюсь из последних сил, Как «Маха» в неглиже, роскошная «Даная», — Всё для тебя, далекий милый мой. Я не сержусь, — ты прав, — я бывшая артистка. Нет, не с тобой на сцене под луной Стояла девочка строптивая в батистах. (Теперь не носят и фасон другой) И если снова позовут меня на сцену, — Я выйду и рассыплюсь, как фасоль, — В поклонах публике и, набивая цену, Домашней зелени и ерунде, Скажу, как на духу, — в коробке было дело И в рукописях в дождевой воде... Захочешь, — приезжай и на девятый — смело! Я буду ждать тебя, как девять Муз Еще не ждали никого! Подумай, братец! А на стихах моих лежит арбуз. Разрежу пополам — три солнца на закате. Забытое домашнее-2 Я совсем освободилась От зависимости страшной Молодой звериной хватки — Прикоснешься — заискрит. И раскачивалась башня Бесшабашная не в Пизе, А во мне самой разгадка, Если кто-то в корень зрит. Эта вечная погоня В темноте — ни зги не видно, Затуманенные смыслы — Ясность жизни на виду. И душа звучала флейтой. С неба падали болиды, Покидали город крысы — Чуяли мою беду. Где легко — такая тяжесть, И не веришь — вот удача. Где светло — ослепнешь тут же От великого стыда. Я была во сне незрячей И за пазухой у мужа Нежилась и слишком долго, Думала, что навсегда. Где найдешь, там потеряешь. Я совсем освободилась, А свобода, как погода, Переменчива! Так что ж, Мне надеяться на милость? Но она такого рода, — Отразится черной точкой, Вот тогда и запоешь. Открытка Некоторые, как в нектаре, — Сами в себе по жаре идут по улице, Но, если мой взгляд их ударит, — Всегда оглядываются и волнуются. Вот и поговорили мигом — Глазами и разошлись на шумной развилке, Но мы обменялись книгами, — Лица все-таки лучше, чем спины, затылки. Даже хмурый взгляд неподдельно И без всякой натуги рифмуется сразу. Я за игру не беру денег, — Вы заплатили мне молчаливым рассказом. Галина Шпак. Из сборника «Контрасты», 2006 г. стр. 11