«ОПОРНОСТЬ В ЧЕЛОВЕКЕ
МОЖЕТ ВЫСТРОИТЬСЯ
ТОЛЬКО ИМ САМИМ»
15 марта писателю Валентину Григорьевичу Распутину исполнилось 70 лет. «Мир и слово Валентина Распутина» — под таким названием прошла международная научная конференция в Иркутском государственном университете. Участники конференции — исследователи творчества писателя из Иркутска, Новосибирска, Томска, Красноярска, Тюмени, зарубежных стран говорили о том, что удивительное сочетание чуткого и глубокого таланта, безусловного знания жизни, высоконравственного состояния души позволяют судить о Распутине как об одном из наиболее ярких русских писателей конца ХХ века.
Галина Киселева, Иркутск
А я вспоминала свои встречи с Валентином Григорьевичем. На международной конференции в Лимнологическом институте в 1999 весь зал встал, когда вошел Распутин. Мы говорили тогда с Валентином Григорьевичем о Байкале — «святыне и чуде, жить возле которого надо, осознавая ответственность за него», о роли ученых в борьбе за сохранение этой святыни.
Потом мы увиделись с Валентином Григорьевичем на похоронах академика Григория Галазия в 2000 году и говорили не только о Григории Ивановиче, но и о многом другом. Я позволю себе повторить часть текста этой беседы, поскольку в ней нашли отражение позиция писателя, его отношение к ученым и некая заповедь, которая неизменна во все времена.
— Нас объединяло с Григорием Ивановичем Галазием одно дело — защита Байкала. На каком-то этапе я был вовлечен в это движение, и мы часто встречались и в Москве, и в Иркутске. А поскольку я писал о Байкале, то без консультации Григория Ивановича, без той информации, которой владел лишь он, обходиться не мог. Тогда, во второй половине 1980-х, было мощное общественное движение в защиту сибирского озера, и лидеры, например, Фильшин и другие, были на виду. На фоне таких деятелей Григорий Иванович ненадолго, нельзя сказать, чтобы стушевался, но стал меньше привлекать к себе внимание. Однако он был спокоен, прекрасно понимая, что все это временно, что они пошумят-пошумят и сойдут, как пена. Так и получилось. И опять он остался один. Были у него, разумеется, помощники, но боец он был один, а остальные так и оставались помощниками. Не было никого равного ему, я говорю не о научном уровне, а об отданности самому главному делу — защите Байкала. Я внимательно следил за всеми событиями, писал об этом и даже цитировал высказывания того же Модогоева, секретаря Бурятского обкома партии, который называл Галазия «врагом бурятского народа» за выступление против создания Селенгинского картонного комбината.
Сошли 1980-е годы, начались 1990-е. Я отошел от борьбы за Байкал, поскольку в России началась такая свистопляска, что не до Байкала было. А Григорий Иванович продолжал этим заниматься. Он оказался мудрее всех нас, потому что знал — и это тоже все пройдет. Хотя кутерьма, которая началась в России с начала 1990-х, даже в нем вызвала, как мне кажется, какую-то растерянность — он стал, например, надеяться на какие-то американские проекты (помните проект Дэвиса?). Меня удивляло это, и я как-то спросил: «Почему?». «Может быть, хоть это чем-то поможет!», — сказал он. Но он понимал и другое — надо уповать на собственные силы. И тогда он пошел в Думу в надежде помочь Байкалу. Он был самым немолодым среди депутатов — как старейшина открывал первые заседания. Во многом благодаря Григорию Ивановичу был принят Закон о Байкале, который так долго обсуждали.
— Что, на ваш взгляд, было самым главным в Григории Ивановиче?
— Некая непоколебимость. Было много энтузиастов-защитников Байкала — ученых, писателей, общественных деятелей. Но все они, как бы отдав дань байкальской теме, сходили со сцены. А Галазий продолжал служить этому всегда. Он просто не мог представить себе, что у него может быть какая-то другая позиция. Точно так же как люди, знавшие его, не могли представить, что он может пойти на какой-то компромисс, если речь идет о Байкале. Ни разу этого не случилось! По крайней мере, я такого не знаю. Это действительно был «рыцарь без страха и упрека», который не раз подставлял и свою судьбу, и свою карьеру под удар во имя достижения благородной цели. Что-то ведь все-таки делалось! Принимались правительственные постановления по Байкалу, которые хотя и не выполнялись полностью, но что-то с мертвой точки сдвигали. Отказались от сплава древесины по малым речкам, от сплава плотов по Байкалу, сократили, и существенно, вырубки лесов. Конечно, здесь заслуга не одного Григория Ивановича, но, в первую очередь, его.
Казалось бы, с приходом Горбачева таких людей, как Галазий, должны были признать. И внешне они были как бы признаны. Однако же Григория Ивановича даже не включили в госкомиссию по Байкалу — он в ней участвовал, но лишь как приглашенный. Думаю, при нем неловко было принимать какие-то компромиссные решения. Он был как живая совесть. Не дрогнул никогда, в то время как каждый из нас хоть когда-нибудь, хоть в чем-нибудь да уступил.
— Валентин Григорьевич, видите ли вы сейчас среди наших современников, среди ученых, людей такой же нравственной стойкости?
— Есть ли сейчас такие люди, как, например, Галазий, Лаврентьев? Есть ученые и честные, и замечательные умы, но не вижу я такой преданности, отданности делу, такого натяга. Цели ставятся ниже, чем прежде. Мы отступаем все дальше и дальше.
— Но продолжатели-то есть?
— Многих волнует тема Байкала. Не сомневаюсь в их добрых намерениях, искренней заинтересованности в том, чтобы снять проблему и помочь Байкалу, но их, может быть невольно, устраивает разноголосица в этом вопросе. И Академия наук, и общественность, и местные руководители — все говорят вразнобой и требуют разного. Согласия нет. Поэтому движения рождаются и умирают до очередного всплеска интереса.
— Валентин Григорьевич, в своей речи по поводу вручения вам премии Солженицына вы сказали, что человека постигает страшное видоизменение — «уход в мир ирреальный, виртуальный», происходит «нравственная мутация» общества. Неужели так неизлечимо мы больны?
— Да, это происходит.
— Но ведь есть же такие, как Галазий, как ваша Дарья из «Матеры» и множество других нравственных людей, живущих среди нас. Я давно работаю с учеными, знакома со многими замечательными людьми, и это дает мне возможность верить, что есть еще и чистота души, и «дум высокое стремленье».
— Безусловно. И этим мы держимся. Мы сохраняем, в отличие от многих других народов, доброту и широту души, ценности, делающие человека человеком. Знаю многих людей науки очень достойных, уважаю их. Но наука сейчас в таком же положении, как и литература, культура, образование. Она предана обществом. Ее тоже можно представить на тающей льдине среди проплывающих мимо роскошных кораблей неким ноевым ковчегом, спасающим человеческие ценности.
— Может, есть какой-то высший смысл в бесконечных страданиях? Может, именно потому в нашем народе так долго сохраняется нравственный потенциал?
— Да, наш народ стоек. Сохраняются еще старые идеалы человеческого сердца: любовь и честь, жалость и гордость, сострадание и жертвенность. Но сейчас идет разрушение этих ценностей. Изгоняются со двора совесть и чистота.
— Но есть ли надежда на лучшее? Увидим ли мы ту гору Арарат, на которой начнем новую достойную жизнь.
— На то воля Божья. Думаю, что нам еще долго придется проходить через страдания, нравственные испытания, долго искупать тот грех, который совершили — предали Россию, дела предков наших, собиравших ее по крупицам, позволили разрушить ее. Но уже становится легче. Это прежде нужно было хвататься за соломинку, чтобы выстоять. Сейчас уже легче. Удалось кое-что сделать, удалось устоять в самом трудном искушении. Конечно, идет вовсю распродажа идей и ценностей, конечно, продолжает действовать змеиный клубок вокруг власти. Остается сложным положение образования и культуры в нашем обществе. А ведь от этого зависит наше будущее. Здесь нужны срочные и серьезные решения. Но уже заметно мы начинаем отходить от потока изобличительной лжи и навязанной чужой культурой пошлости. Появляются талантливые произведения. Может быть, еще долго нас будет захлестывать эта гадость с экрана, может быть, мы не избавимся от нее никогда, но, уверен, рано или поздно она займет то место, которое ей подобает.
Я часто бываю в отдаленных районах, в так называемых малых городах и чувствую там настроение людей, возрождение патриотизма. Люди начинают подниматься с колен, начинают разворачиваться. На мой взгляд, именно с регионов пойдет возрождение России.
— Так что же произойдет со всеми нами?
— Трудно сказать. Знаю, что мы уже не будем самостоятельными людьми, какими были. Станем другими. Кому-то это даже и нравится, в частности, молодым. Они не чувствуют опасности. Но мы прожили долгую жизнь и понимаем, что безвозвратно что-то утратили. Разное пережил наш народ, но держался плеча друг друга, сохранял в себе доброту. Всю жизнь буду помнить, как меня в годы войны отправляли в школу. Матери с нами было очень тяжело, отец тогда был в тюрьме. И по крохам, кто чем мог, помогали мне земляки-сельчане. Разве такое забудешь?
— «Уроки французского»?
— Наиважнейшие для ребенка уроки жизни! Если бы каждый из нас мог осознать, что человеческая опорность никем больше как самим человеком не выстроится и не на чем более, как на заповедных началах, выстроиться не может. Если бы могли мы следовать этому и примером жизни своей передать это осознание детям…
Фото Рашида Ахмерова
стр. 12
|
